Участники Январского восстания, сосланные в Западную Сибирь, в восприятии российской администрации и жителей Сибири

Этим настоятелем был ксендз Валериан Громадский. С 1860 года[434], сослан уже перед восстанием, задержан в Омске по своей просьбе тогдашним ген[ерал]-губернатором французского происхождения Дюгамелем[435], самим своим присутствием он способствовал тому, что пан Козелл-Поклевский[436] построил там же католический костел. Своим тактом, покладистостью, праведностью, чистотой нравов, любовью Христа он приобрел себе мир и всеобщее уважение, даже у православных; гуляя с ним по улицам Томска, я сам с радостью констатировал, что все приветствовали ксендза с благоговением и почтением, каждый ямщик приподнимал шапку. С архиереем он умел поддерживать необходимые хорошие отношения. В польской колонии, насчитывающей здесь в самом Томске до 2000 человек[437], уважаемый, любимый, как отец, он умел поддерживать наилучшие отношения с еще двумя сосланными сюда латинскими священниками, которые, видимо, признавая его заслуги, относятся к нему, как к отцу, как к вышестоящему, хотя и старше его. О сотне меньших и больших заслугах кс[ендза] Громадского действительно можно было бы тома писать. Что правда, немало пригодились кс[ендзу] Громадскому отношения с несколькими великодушными дамами, которые щедрыми дарами поддерживали его начинания. Уже бы сегодня ему полагался отдых после почти тридцатилетней работы. И что это за безумные тяготы и опасности при этой работе! Он три раза тонул, дважды замерзал в степи, один раз его уже почти мертвого от мороза привезли в деревню. Усердием, безмолвием, упорством велик этот раб Божий, истинный апостол!

Но вернемся в Томск. Год назад[438] здесь открылся университет с одним до сих пор медицинским факультетом. Каждый год предполагалось открывать по одному факультету, но в этом году ни одного не открыли. Профессор Станислав Залесский[439], бывший доктор медицины, с молоденькой женой, варшавянкой, госпожой Ивановской, назначен здесь профессором, занял кафедру химии; он мне показывал здание, и особенно библиотеку. Учеников на первом курсе свыше ста; в профессорской коллегии несколько ливонцев и Залесский, поляк. Попечителем школьного округа был господин Флоринский[440], очень вежливый и цивилизованный человек, хотя ни одним языком, кроме русского, не владеет, археолог, сам показывал мне свой отдел, то есть археолого-антропо-топографический музей. Там много действительно интересных экземпляров, выкопанных в Западной Сибири, свидетельствующих, что во время (до сих пор безымянное), когда ее обитатели находились на уровне цивилизации, соответствующем нашему каменному и бронзовому веку, они стояли циви-лизационно намного выше находящихся еще сегодня там и сям аборигенов, остяков, якутов, тунгусов. Господин Флоринский делает отсюда вывод, что этими жителями были славяне, предки русских[441]. Доказательства он ищет именно в относительно высокой степени цивилизации, о которой эти раскопки свидетельствуют. Для меня это доказательство ничем не примечательно, потому что так же легко можно предположить, что народы отступили в цивилизации, вместо того, чтобы продвигаться вперед. Этнографическая коллекция касается почти исключительно Америки, а именно индейцев; есть все же пара вещей остяцких и тунгусских.

2

Еще Томск, 10 октября 1889.

С отъездом идет как-то тяжело; дороги, увы, должно быть в невозможном состоянии. Бывший офицер уланов, ныне жандармов, адъютант Александрова, генерала жандармерии, литвин[442], двоюродный брат Поклевских, приходит меня предупредить, что между Омском и Томском, как и Тюменью, через некоторые станции из-за непроходимой грязи надо ехать по 24 и более часов. Прославленная Барнаульская степь, видимо, уже показала, на что способна! Я снова думаю о поездке через Ташкент и Среднюю Азию; но это новое, долгое, утомительное путешествие! Мне все-таки пора возвращаться, хотя, видит Бог, жаль! Ведь Лансдейл[443] еще говорил, что две эти дороги в один день вспоминать не годится, настолько Средняя Азия интереснее и красивее того, что я могу увидеть, едучи на Омск, Тюмень, Москву.

На вечере, устроенном профессором Залесским, я знакомлюсь с напыщенными профессорами здешнего университета, украшенными женами; те, по крайней мере, судя поверхностно, интереснее мужей и имеют лучшие манеры. Госпожа Флоринская, жена попечителя, как и госпожа Велики, жена профессора, и, видимо, будущего ректора, свободно говорит по-французски, и то тихим голосом, складывая губы изящно и соблазнительно в форму червового туза. Хозяйка дома Ядвига Залесская из Ивановских, варшавянка, окончила женскую гимназию и варшавскую консерваторию, говорит на языках и является выдающейся пианисткой, и при всем том очень милая, потому что не манерная, молоденькая и талантливая особа. Он, Залесский, разумный, ученый, должен быть превосходным химиком.