Участники Январского восстания, сосланные в Западную Сибирь, в восприятии российской администрации и жителей Сибири

Павел Сапега — юрист по образованию, а по увлечению путешественник — в 1888–1889 годах посетил Ближний Восток, Индию, Бирму, Корею, Китай и Японию. В Европу он возвращался через Сибирь. Оставил интересные описания сибирских городов, а именно Иркутска, Красноярска, Томска, Тобольска и Тюмени. Путешествуя по Сибири, интересовался не только дикой природой, но, прежде всего, господствующими условиями жизни поляков, сосланных за участие в Январском восстании. По возвращении в Галицию работал в государственных учреждениях, а в 1897 году был избран в Государственный совет. В 1899 году во Львове появились его воспоминания о путешествии под названием «Путешествие на восток Азии 1888–1889».

1

Томск, 7 октября 1889.

На переезде в Томск пора довольно красивая, особенно перед самым Томском: от Мурыньска[426] дорога отличная, страна меняется. Расположение Томска красивое, расположенный амфитеатром по правому берету Томи; левый берег ровный, как стол, виден на целую милю. Это первый подлинно сибирский виднокруг[427] в том смысле, как я до сих пор его себе представлял. Город производит гораздо лучшее впечатление, чем Иркутск, видно больше движения, мало того, даже о порядке больше заботятся. Впервые в Сибири мне удалось увидеть, что поливали улицы. К сожалению, ни сегодня, ни завтра, ни в этом году вообще не нужно будет поливать; снег со вчерашнего дня и слякоть непрестанная! Что делать, действительно неизвестно. С каждой минутой дорога портится; возможность зимовать где-то между Омском и Тюменью с каждой минутой увеличивается!

В первый же день я иду в латинский приход. Корова старая, лошадь старая, хозяйка старая, викарий старый, а его милость немолодой[428]. Плебания, чистенькая, аккуратненькая, хотя пол стянут железным прутьями, но зато выложен войлоком, песком, соломой, листьями, танином и досками, теплый, защищенный от влаги; первый этаж занимает настоятель, три небольшие комнатки, чистенькие, как коробочки; на русский манер запущенные полы, беленные стены. Несколько хороших репродукций самых выдающихся шедевров Мурильо[429] и Рафаэля[430], портрет Пия IX[431] и Леона XIII[432], а у их ног в порядке, один над другим, Николай, Александр II и ныне всемилостивейше правящий, это гостиная; далее кабинет, мастерская, наконец, спальня. Повсюду по несколько красивых фотографий Богоматери Ченстоховской и Остробрамской, везде чистенько и скромно. В средней большой, просторной комнате церковная библиотека, значит польская, произведения различного содержания. Сюда в воскресенье после суммы[433] приходят господа и дамы брать и отдавать книги. Наконец, на другой стороне библиотеки, снова в таких же, как настоятель, комнатках, живет господин Чапичиньский из Варшавы, сосланный в 1863 году, занимается библиотекой. Беднягу ограбили до рубахи, и настоятель при встрече пригласил его в приход. Органист господин Сильвестр, жмудин, служит ксендзу камердинером по большой оказии; мальчик сирота, со священником ездит по приходу и приносит каждое утро самовар. Боже мой! сколько здесь мучений, сколько здесь терпения, упорства, настойчивости, прежде чем этот бедный ксендз смог добиться того, что есть. Все сделано с пенсии 100 руб[лей] в месяц и, возможно, пожертвований прихожан, хотя и редких.

Я прихожу на кофе после мессы; ксендз — кофе, паренек — самовар хватают, и мы галопом спешим в гостиную, потому что в костеле было холодно. Поддавшись уговорам и просьбам ксендза, я перебрался, наконец, на жительство в библиотеку. Как же здесь приятно, свободно, спокойно после этой ужасной гостиницы, как тепло морально и физически! Почтенный ксендз не только сам обустроил комнату, не только сносил ковры, столы расставил, но утром, когда я вернулся из города, я застал свою комнату убранной, проветренной, вещи в порядке и даже сбрызнуты одеколоном, чтобы освежить воздух.