Участники

Но. У вас всегда есть одно правило, о котором вы договорились в самом начале. Что бы ни случилось и как бы трудно ни было, вы говорите обо всем и вы всегда возвращаетесь домой. Да, ты можешь пойти и потрахаться с другим парнем, но ты возвращаешься домой и спишь со мной.

И когда тебя спрашивают, есть ли у тебя парень, ты не юлишь, не пытаешься уйти от ответа, не стараешься набрать себе побольше очков в глазах другого, заявив, что ты холост и перспективный жених. Нет. Ты честно говоришь все, как есть. Если другой не станет с тобой трахаться, потому что у тебя есть парень – значит, тебе это и не нужно.

Это взрослая позиция. Это требует ответственного отношения к тому, с кем ты живешь: уважение, ответственность. Но так и поступают люди. Взрослые. Не подростки, которые что-то испортят и ждут, что родители разрулят, а взрослые люди.

Это тяжело. Но так и жизнь кончается не завтра.

Все это время я слушаю и смотрю в окно.

– Слушай, а что это за здания? Почему там так темно?

Я тихо спрашиваю хозяина квартиры, который стоит рядом.

– Это новостройки с квартирами по двадцать миллионов. Там живут узбеки.

– Богатые узбеки?

– Нет. Гастарбайтеры.

Он видит недоумение в моих глазах.

– Я сколько тут живу, там все время идет ремонт. И ремонтные бригады просто переходят с этажа на этаж, и, кажется, есть специальная квартира, в которой они ночуют. Один раз я, кажется, видел хозяев. Пришла девушка с мужиком. Они походили, посмотрели, подвигали гардины, посидели на диванах и ушли. И на следующий день узбеки начали выносить мебель и сдирать обои, потому что снова начали ремонт.

– То есть это жилые дома, в центре Москвы, которые стоят пустые, в которых никто не живет?

– Ну вроде того. Да.

Я представляю себе историю, роман, в котором герой проникает в такой дом, представляется хозяином, устраивается и живет. Устраивает приемы, принимает гостей. Заводит знакомства. Такая основа для «Талантливого мистера Рипли» по-русски.

– У Сенеки в «Нравственных письмах» есть мысль о том, что бедность – это не когда чего-то нет, а когда большой список того, что надо, – говорит другой. У него невероятно длинные, накачанные ноги, белые трусы Calvin Klein, в которых уложен неплохой член, и татуировка на широкой твердой груди – какой-то наивный рисунок, похожий на панно из Сьерра-де-Сан-Франсиско.

– К чему это?

– Я просто думаю, что отношения между людьми очень часто строятся на принципах экономики. Мы всегда рассматриваем их с точки зрения инвестиций и дохода. Но экономика всегда асимметрична. Или скажем так: она не работает так, что ты что-то дал и тут же получил что-то взамен. Это как семечка – сажаешь, поливаешь, ухаживаешь и потом, если ты был достаточно успешен, – получаешь урожай. В этой отложенности и есть смысл.

Эта асимметрия движет экономику. В капитализме всегда должны быть эти избыток и недостаток. Капитализм не может быть ровным.

То доверие, которое ты описываешь, – это уменьшение транзакционных издержек. Ты хочешь свести отношения к некоторому сферическому объекту, самодостаточному и гармоничному. В этом есть логика и это понятное желание – так проще и спокойнее, но это невозможно. На самом деле в дисгармоничности и диспропорциональности, в хаосе, если хочешь, – больше жизни и правильности.

И да – это трудная история и сложная вещь. Ты должен создать машину, которая, чтобы работать, должна быть дисгармоничной, асимметричной. Это то, на чем она работает, – дисгармония и асимметрия, но, когда она работает – она производит благо. Но с некоторым запозданием.

– Нет. Не так. – Все смотрят на парня, которого, кажется, трахнули все в этой комнате: тело без единого волоска, тонкая кожа, с минимально возможным количеством подкожного жира, плоская грудь и живот такой твердый, что на нем можно резать овощи на салат. – Ты забываешь об одной вещи: капитализму, чтобы работать, нужен рабский труд. То есть ты прав насчет асимметрии, но эта асимметрия в другом. Если мы посмотрим на историю капитализма, то мы всегда будем видеть тех, кто производит благо бесплатно: рабы ли это, например, или домохозяйки, участь которых работать, но не получать оплаты. Этот неоплаченный труд создает часть маржи. По сути – если бы мы рассчитывались со всеми, кто трудится не так, как мы считаем нужным, а по справедливости, капитализм тоже стал бы сферическим и гармоничным.

То, что капитализм поддерживает асимметрию и говорит, что так и должно быть – это просто уловка. Уловка тех, кто хочет стать еще богаче, но не за счет создания блага, а за счет того, что недоплатил другим.

– О, немного марксизма. Вечер становится еще интереснее.

– Но неужели тебе самому не будет скучно в этих отношениях?

– Тут другое. Смотри. Мы обычно, когда говорим о капитализме, всегда рассматриваем его как работу конкретных людей с конкретными вещами. Вот доска, вот сверло, вот человеко-часы – вот полка в IKEA.

Мало кто думает, потому что это довольно сложно представить, что абстрактные понятия, например такие, как «свобода» и «равенство», тоже часть капитализма, причем очень осязаемая. Ты можешь их потрогать.