Учебный плац

Она говорила так возбужденно, что не замечала, как Иоахим вздыхает и от нетерпения барабанит по коленке. И когда он уже не мог больше выдержать ее болтовни, он не попросил ее замолчать, а повернулся к шефу и безо всякой связи спросил, надо ли продолжать проверку насаждений, как это было предусмотрено, а шеф только мельком взглянул на него и в свою очередь спросил:

— А как же иначе?

— И все другие работы? — хотел знать Иоахим.

На что шеф с некоторым удивлением:

— Почему же нет, завтра самый обычный день.

Доротея, всегда готовая вступиться за Иоахима, сочла нужным указать шефу, что вопрос вполне оправдан. Она сказала:

— Может, нам следует обождать, пока все не прояснится?

Однако шеф спокойно решил:

— Мы будем продолжать, Дотти, пусть все идет как обычно, это послужит нам лучшей защитой.

Конечно, Ина почувствовала что-то неладное, ощутила общую подавленность, она озабоченно переводила взгляд с одного на другого и, обхватив обеими руками стакан с чаем, видимо, надеялась, что кто-нибудь ей больше скажет, но все молчали, и тогда она напрямик спросила, не привез ли гость плохие вести, и еще спросила:

— Как вообще прошло посещение высокого гостя?

Но все уставились куда-то в пространство, и, только когда Нильс в нерешительности встал, собираясь проститься, шеф поднял голову, жестом предложил Нильсу снова занять свое место и сказал:

— Ты не поверишь, Ина, но я предложил министру, когда, прощаясь, он все здесь расхваливал, я в шутку предложил ему у нас здесь поработать, и это даже не слишком его позабавило, он сказал: «Что ж, дорогой Целлер, быть может, я поймаю вас на слове».

Шеф недолго с нами еще сидел, ему надо было вернуться к себе в контору, и, подавая Нильсу Лаурицену руку, он пригласил его при случае заглядывать, это он сделал.

Птицы; всегда недоверчивые и начеку, всегда глаз друг с друга не спускают, словно все зависит от других, даже купаясь в луже, они наблюдают друг за дружкой, толкаются и пугают друг друга, ведь у той всегда лучшее место и ее сперва надо с него согнать. Наши птицы всегда купаются в одиночку, и хотя лужа достаточно велика, чтобы там одновременно купалось шесть, а то и восемь птиц, они так не поступают, сидят вокруг и наблюдают за той, что скакнула в эту жижу и, лихорадочно кивая, брызжет на себя водой, поначалу не больно-то много капель — лишь смочить перышки, и, только достаточно себя окропив, купальщица берется за дело уже всерьез: пригибается, расправляет крылья и трепыхает ими по воде, бьет с такой быстротой, что возникает маленькая буря и в воздухе разлетаются и искрятся брызги, она хлещет и крутится там, словно не собирается никогда вылезать. И в самый разгар удовольствия на нее налетает другая, тень, предупреждающий удар клювом, и она выскакивает и стоит, взъерошенная, со слипшимися перьями, с нее капает, крылья обвисли, более жалкого зрелища не явит ни одна птица, чудо, что она вообще способна встряхнуться и улететь.

Все взлетают и исчезают из вида, это вспугнула их машина, «скорая помощь», машина «скорой помощи» медленно поднимается к крепости, не может быть, что за шефом, он наверняка не болен так, как больна жена Эвальдсена, которая почти не встает с постели, случается, правда, что она сидит на солнце, худущая и желтая как лимон, но потом снова ложится, а шеф только в сомнениях, огорчен, одинок, может, даже пал духом, но если потребуется, он со всем здесь справится, они не могут просто объявить его больным и отправить в больницу, а потом всем здесь распорядиться и поделить по своему желанию, этого он никогда не допустит. Но если они вынуждены его увезти, если с ним случилось то, что со старым председателем общины Детлефсеном, который вдруг за завтраком не смог поднять чашку кофе ко рту и вообще пить и есть, — если такое случилось с ним, тогда мне сразу же надо складывать свои пожитки, тогда моей жизни в Холленхузене уже завтра придет конец.

Двое выходят из машины, но это наверняка не санитары, может, они по ошибке к нам попали, надо подождать, пока они не уедут. Раньше, на Коллеровом хуторе, так было хорошо болеть, я лежал один в своей клетушке, и все были ко мне очень добры, навещали и приносили что-нибудь; прежде каждый говорил то, что думал; когда Доротея говорила: «Так вот, Бруно, тебе надо заснуть, сон всякую болезнь изгоняет», я сразу же засыпал, и когда просыпался, мне было уже лучше.

Ина; она идет навстречу тем двум, говорит с ними, а вот и Макс, он выводит Лизбет, значит, увозят Лизбет, которая, видно, уже не может передвигаться без посторонней помощи. Она и не смотрит на тех двух, что подхватывают ее и ведут к машине, не смотрит и на Магду, которая несет здоровенный чемодан. Магда в пальто. Она тоже садится. Она расскажет мне, что случилось, она, конечно, расскажет, постучится сегодня ночью, она же обещала.

Может, мне все-таки не ехать к морю, к лодочным мастерам, а лучше податься в какой-нибудь маленький городок, там наверняка все проще, так что легче привыкнуть, и если бы Магда поехала со мной, верно, и дня не прошло бы, как мы что-нибудь себе нашли бы.