Учебный плац

Едва Доротея уселась между нами, едва у нее успокоилось дыхание, как два человека ввели в зал шефа, и сразу наступила такая тишина, что слышны были их шаги по полу, никаких приветственных жестов, никакого шумного узнавания, даже когда они проходили совсем близко от нашего стола, мы не обменялись каким-либо знаком. Никто не хлопал. Двое проводили шефа к кафедре, по бокам которой стояли растения в кадках, ему предложили сесть, один из провожавших поднялся на кафедру и весело приветствовал присутствующих; это был торговец бакалеей Тордсен, который всех в зале знал и радовался, что почти все присутствуют. Он счел излишним представлять Конрада Целлера, он хотел лишь напомнить, что этот человек — он чаще всего говорил: «этот человек» — сразу же после войны прибыл сюда с потоком людей из Восточной Пруссии, человек, который выполнял свой долг и все потерял, но из-за этого вовсе не намерен был опускать руки и стоять в стороне, а, напротив, как могут подтвердить многие, будучи здесь чужаком, без средств, благодаря своему упорству и знаниям создал такое, что снискало признание всюду, а не только в Холленхузене. «Этому человеку, — продолжал Тордсен, — мы говорим спасибо. — И еще сказал: — Этот человек заслужил наше доверие, он и его партия».

После Тордсена на кафедру поднялся шеф, и тут кое-кто из присутствующих захлопал, не сильно, не продолжительно, но захлопал. Когда я тоже хотел было захлопать, Доротея взглядом меня остановила, а Макс потянул мои руки под стол. Шеф был очень серьезен, он говорил медленно, скользнув по нас взглядом, он устремил взор в полутемные углы зала, из всего, что он говорил, я мало чего понял, однако до меня дошло, что речь идет о Европе, о ее сплочении во многих областях, он говорил о жертвах и переменах и предвещал, что они и в Холленхузене должны быть принесены и осилены, особенно в сельской местности, особенно это касается маленьких и карликовых хозяйств, во всяком случае, многим не мешает подготовиться к жертвам и переменам. Макс покачивал головой, в то время как Доротея изучала лица сидящих вокруг, все эти жесткие скептические лица, умеющие многое хранить про себя. С невозмутимым видом слушали они шефа, когда он сказал, что у нас хорошие коммуникации Север — Юг, но плохие — Восток — Запад, он предлагал построить объездную дорогу с выездом на шоссе в Шлезвиг, а когда заговорил о землеустройстве, то предложил построить на общинной земле новую школу, в которой были бы все учебные кабинеты и гимнастический зал. Шеф не читал с бумажки, он все держал в голове, временами он закрывал глаза, чтобы что-то припомнить, и когда он поворачивал голову в сторону, я видел, что у него по лицу ручьем струится пот. Края кафедры он обхватил уж наверняка не от волнения, он был спокоен, как человек, никогда не бросающий слов на ветер, и спокойно, уверенно, готовый повторить сказанное, говорил о дренажных работах и объединении обеих старомодных молочных ферм, а под конец поблагодарил всех за внимание.

Прения, помню, что после жидких аплодисментов перед длительными прениями принесли напитки, кто-то — и он это громко выкрикнул — потребовал, чтобы улучшили освещение в зале, но свет так тусклым и остался, как остались на своих местах и присутствующие, число их убавилось, лишь обычных для Холленхузена тишины и спокойствия как не бывало. Пока шеф говорил, все молчали, ни слова возражения, ни выкрика с места и никаких вопросов, так что тот, кто нас здесь не знает, вполне мог бы заключить, что оратор всех убедил, однако в прениях выяснилось: здесь, в Холленхузене, молчание вовсе не знак согласия.

Сначала они хотели знать, чем шеф намерен оплатить все то, что он здесь предлагал, и не давали отделаться приблизительными данными и видами на помощь из земельного бюджета, они требовали точных сумм, нужных на постройку школы, гимнастического зала и всего остального, и шеф говорил то, что было ему известно, но признался и в том, что кое-чего не знает. Шеф не взволновался и тогда, когда кто-то из своего темного угла осведомился, будет ли здесь снова стоять 248-й полк, не взволновался, а сдержанно объяснил, что возвращение солдат хоть и сулит некоторые выгоды, это точно, но, с другой стороны, слишком многое изменит в нашей здешней жизни. Больше он ничего не сказал; тут, в углу, да и некоторые другие, видимо, охотно задали бы еще немало вопросов, но подавили просившиеся на язык намеки и подозрения, а шеф сам от себя ничего не хотел к этому добавлять, он, который всегда знал, как кому ответить.