Ученик афериста (СИ)

— Я не люблю своего сына, — сокрушенно признался я. — Я редко брал его на руки. Не учил ходить и говорить, свалил на нянек. Вот и сейчас, он находится на другом конце мира, а я не чувствую ничего.

Не знаю, зачем начал откровенничать о наболевшем, тем более с хорошим, как по мне, отцом. Сейчас Луи, как я думал, раскроет рот и начнется: «Ах ты гребаное животное, это же издевательство над ребенком, бесчувственная мразь, а ну подойди, я тебе сейчас морду бить буду».

Луи сунул в холодильник овощи и хлопнул меня по плечу.

— Это нормально, — сказал он.

— В смысле? — раскрыл рот я. — Нормально не любить своего ребенка?

— Все мы любим своих детей. Это на уровне инстинктов, — произнес Луи. — И ты своего тоже любишь, иначе бы не переживал.

Я нахмурился.

— Когда Бонни родилась, я был… ну наверное рад, — туманно сообщил Луи. — Потом начался трэш: она верещала, как сирена, ее нужно было кормить по часам, постоянные горы стирки, разбросанные вещи, а я понятия не имел, что со всем этим делать.

Я понимал, о чем он говорит, поэтому перебивать не стал.

— Как я мог полюбить это вопящее существо, которое меня обременяет? Я думал, что никак. Поэтому, когда Джейд забрала ее и ушла, я был даже как-то рад, — признался Луи. — Ровно два дня, этого времени мне хватило, чтоб отоспаться.

— А потом?

— А потом до меня дошло, пусть не сразу, но дошло, что могу ее больше никогда не увидеть, потому что очень обидел и ее, и ее мать своим поведением. И только тогда, когда я понял, что могу потерять Бонни, выяснилось, что я очень ее люблю. Мы распиздяи, Ал, — заключил Луи. — Мы привыкли к своей зоне комфорта, и когда в нее втискивается ребенок, мы теряемся, бесимся и кажется, что готовы убежать на край света, лишь бы быть подальше.

— Я убежал на край света, фактически, — фыркнул я. — Но почему я не волнуюсь за него?

— Наверное, потому что твой сын под присмотром и ты знаешь, что с ним все хорошо. Он же с твоей женой, значит, ты уверен.

— Ну да.

Я настолько погрузился в свои мысли, машинально помешивая в высоком стакане густую свиную кровь, словно чай, что заметил Скорпиуса, лишь когда тот оказался совсем рядом, плюхнув на стол большой минерал, похожий на кирпич, неровно вытесанный из исполинского валуна из рубинов.

— Кто-нибудь, помогите мне распилить эту хрень, — обессиленно задыхаясь, взмолился Скорпиус.

Мы с Луи переглянулись, и, молча, достав волшебные палочки, проскандировали:

— Диффиндо.

— М-м, вы таки умные, — сухо сказал Скорпиус. — Вы думаете, я не пробовал?

Философский камень действительно оставался целым.

— Девять разрушающих заклинаний и циркулярная пила, — пожаловался Скорпиус. — Я отпилил себе три пальца, это хорошо, что они сразу же отросли обратно, а если бы нет?

Я повертел камень в руках. Теплый, будто внутри него горел неугасаемый огонь, шершавый, удивительно легкий для своих размеров — не таким я себе представлял легендарный артефакт, наверное, история слишком его приукрашала золотым свечением.

Скорпиус сел рядом, опустив голову на сложенные руки, лениво наблюдал за тем, как Луи, пытается вклинить в трещину на камне нож, чтоб ударить молотком по древку и расколоть артефакт хотя бы так, и неожиданно повернул лицо ко мне.

— Ты никогда не говорил о своей жене.

Я невольно сжал ладонь в кулак.

— Ее зовут Камила, — произнес я.

Скорпиус и Луи переглянулись.

— Ее зовут Камила, — повторил Скорпиус. — Минус одна тайна.

— Тайна? — фыркнул я. — Вам так интересно, на ком я сдуру женился?

На меня взглянули, как на придурка.

— Мы уж думали, ее личность под грифом «секретно», — хмыкнул Луи, занося руку с молотком над камнем. — Кстати об этом… ты делал из жены такую тайну… она в розыске?

— Сомневаюсь.

Скорпиус усмехнулся и толкнул меня плечом.

— Какая она? — поинтересовался он. — Камила.

Я замялся и закусил щеку.

Так уж сложилось, что ничего хорошего о Камиле Сантана я сказать не мог. Наши недолгие отношения были построены на взаимной неприязни, приворотном зелье, алкоголе и чувстве долга, вдобавок, Камила стала для меня олицетворением всего самого плохого, что может быть в женщине: высокомерная, заносчивая, ветреная, эгоистичная, озлобленная… этот список я мог продолжать вечно. Да, у старика Сантана дети странные и довольно неприятные оба, но тот же Альдо, как бы я на него ни нарекал, был мне ближе и приятнее сестры. В Альдо, несмотря на огромную пропасть отрицательных качеств, было так же непоколебимое чувство долга, уважение и элементарная любовь к отцу, которой у Камилы я не наблюдал.

Что я могу хорошего рассказать о своей жене? Что ее силиконовые имплантаты стоят, как три острова в Карибском море? Что она может в два счета просадить миллион долларов за полчаса? Расскажи я правду о своей жене, у друзей возникнет вопрос о моей вменяемости: нет, ну это же надо жениться на таком экспонате!

Я почти отчаялся и собрался даже переводить тему, как вдруг вспомнил, что не всегда Камила Сантана была мне неприятна. В памяти всплыла Камила, ненадолго «восставшая из мертвых» с помощью Оборотного зелья и самоотверженного Финна, рискнувшего выпить это малоприятное варево.