Училище на границе

Я остался без завтрака. Слонялся по коридору среди вешалок, забитых пилотками. В раздаточном окне гремели жестяные чайники. По безлюдному коридору лениво разгуливал сквозняк, он подувал из вестибюля, у кухни прихватывал кухонные пары и к запахам пищи примешивал слабый запах утреннего тумана. Никогда бы не подумал, что завтрак может тянуться так долго.

Страшным было это чувство одиночества. Был в нем некий привкус приключения. На время я даже забыл о завтраке; хотя, по правде говоря, просто не мог поверить, что останусь совсем без еды. «Как-нибудь уладится, — думал я. — В конце концов дежурный офицер обязательно позовет меня обратно». Но время шло, а ничего не происходило. Может, про меня забыли? Вдруг из дверей столовой толпой хлынули курсанты, и до меня дошла горькая истина.

Мое горло жаждало горячего какао с такой силой, что я чуть не задохнулся от ярости. Но когда в толчее вместе с двумя-тремя соседями по столу появился Гержон Сабо и, увидев меня, еще издалека стал смеяться надо мной, — как, мол, хороши ли нынче кнопочки? — я тоже попытался рассмеяться, так сказать, сделать хорошую мину при плохой игре. Я уже усвоил, что в подобных случаях это наиболее целесообразная линия поведения.

Я думал о том, что позавчера, когда Гержон Сабо попросил большой рулон бумаги, я не должен был колебаться ни доли секунды, Видимо, это его и задело. А ведь я нисколько не сомневался, отдавать или нет, у меня только мелькнула мысль, что Цолалто дал бы мне кнопки и за маленький рулон, и не лучше ли вместо половины большого выстелить весь задний ящик. Но пока все это прокрутилось у меня в мозгу, создалось впечатление, будто я колеблюсь.

Однако вскоре выяснилось, что не этим я задел Гержона Сабо. И вообще ничем я его не задел. При построении он в знак дружбы отработанным движением легонько пнул меня в зад коленкой. Двое других с удовольствием проделали то же самое. Но я не пришел от этого в восторг. Сожрали мой завтрак, осмеяли да еще угостили пинком, чтобы не очень-то задавался. Не найдя ничего умнее, я в дверях класса пнул со злости пухлого Элемера Орбана.

Позднее я понял, что этого делать не следовало. Например, Цако никогда не пинал Орбана. С другими он дрался, охотнее всех с Лёринцем Боршей, но Орбана никогда не трогал. Никогда и никого не следовало пинать.

Еще позже я подумал, что кого-то все же следовало пнуть; именно Гержону Сабо и надо было хорошенько поддать, вместо того чтобы домогаться дружбы этой грубой скотины. Ибо я и впредь старался снискать его расположение.

Потом наступило такое время, когда вместо всегда приветливого, но в решающие моменты совершенно безучастного Цолалто мне снова стал симпатичнее Гержон Сабо, от которого по крайней мере знаешь, чего ждать. С Цолалто же нельзя было даже поделиться своими невзгодами; он смотрел в глаза вежливо, но без всякого внимания; не слышал, не понимал, не вникал в то, что ему говорили, словно не мог и предположить, что человек способен унизиться до того, чтобы иметь свои горести и печали. У Гержона Сабо было куда больше достоинств, он вовсе не был такой уж грубой скотиной, а еще лучше был грубиян Середи, который по сути дела вовсе не был грубияном. Но потом опять пришло время, когда мне стад симпатичен Цолалто; ведь, так или иначе, безучастными были все, а этот смешливый парень с забавно асимметричной физиономией по крайней мере всегда старался быть вежливым; тогда я уже знал, что это совсем не мелочь.

Собственно говоря, это Медве настроил меня против Гержона Сабо, хотя я и не подозревал, что он оказывает на меня какое-то влияние. Медве мне опостылел. Поначалу он задирался; чересчур важничал, потом психовал; и не пытался подладиться к окружению, приспособиться к здешним порядкам. Только с обиженной физиономией ковырялся в своей тарелке и почти всегда оставлял мясо. Хотя, как и все прочие, был вечно голоден, и именно из-за хлеба с жиром, который нам давали на второй завтрак, дважды попадал в беду.

Обеденное мясо мы называли подошвой не совсем справедливо, оно было, правда, жилистое и не слишком доброкачественное, но все же вполне съедобное. А Медве, поковырявшись в нем, отодвигал его в сторону и довольствовался овощами и картошкой. То, что мы не все доедали, никого не волновало; даже Шульце не мучил нас из-за этого — вот счастье-то! И Медве корчил обиженную физиономию вовсе не по поводу мяса, просто во время еды его лицо невольно отражало общее его настроение.

— Хороших кнопочек не надо ли? Хе-хе!

После столь удачной проделки с кнопками приятели Гержона Сабо весь день до обеда приставали ко мне с этим вопросом. И в классе, и в перерыве, и даже в уборной.

— Хороших кнопочек не надо ли?

Я застегивал брюки, а Медве стоял спиной к нам у осмоленной стены. В туалете было еще человек восемь — десять. Гержон Сабо довольно засмеялся и тоже спросил, уже в двадцатый раз:

— Хороших кнопочек не надо ли?

На Медве накатила ярость. Кровь хлынула ему в голову, и он уже не владел собой. Еще не кончив мочиться, он язвительно, с издевкой бросил через плечо:

— Ишь, остряки!