Училище на границе

История с Эттевени началась почти так же, но продолжение имела совсем иное. Поначалу мы просто решили, что он слишком много о себе возомнил. В гимнастическом зале отмечался какой-то праздник, не то день всех святых, не то, раньше этого, день реформации, не то что-то еще раньше, теперь уж я и не припомню. Выступая вместе с хором, Эттевени пел сольную партию, и его красивое, звонкое сопрано так всем понравилось, что после обеда его востребовали в офицерскую столовую. Через день или два — в пятницу, ибо тогда был банный день, — за ним снова прислали. В субботу была строевая подготовка, а потом Шульце казенной прогулкой отнял у нас весь наш перерыв на полдник; мы прошли круг или полтора по внешней аллее вокруг парка; двигались вне строя, это означало, что можно разговаривать, идти на некотором отдалении, поддавать ногой каштаны, но обязательно держаться близ унтер-офицера. С приближением зимы подобные казенные прогулки случались все чаще, особенно по воскресным дням. Они не входили в список взысканий и представляли собой заурядную подлость; простое душегубство и изуверство; Шульце крал у нас последние остатки нашего и без того жалкого свободного времени. Он прогуливался вместе с нами среди красной и желтой опавшей листвы, и с его лица не сходила довольная ухмылка. Держа руки в карманах шинелей, мы с отвращением брели за ним следом, шаркая ногами по толстому ковру сухой листвы, пинали камешки, каштаны и шишки и не имели ни малейшего желания разговаривать. Шульце подозвал к себе Эттевени и, следуя примеру офицеров, тоже велел ему петь.

Хор училища помимо песен, предназначенных для праздников, разучил в то время одну старинную рекрутскую песню, и Эттевени запел ее: «Бравы молодцы солдаты…» Остальные подхватили мелодию, и шаг сам собою приноровился к песне. Когда Шульце послал за Эттевени, тот явился без особой охоты, но едва лишь он запел, голос его, казалось, начал излучать теплое сияние; петь без удовольствия он не мог.

Собственно говоря, пел он странно. Не так, как остальные. Его голос оставался теплым, бархатистым, независимо от настроения, в котором он шагал справа от Шульце; он словно бы видел перед собой партитуру и неумолимо, бесстрастно выдерживал такт и ритм. Напрасно мы тянули свое: «Жить прекрасно, веее-есело!» — напрасно о жаром повышали голос, мы так и не могли его переорать, его сопрано неслось ввысь к уже облетающим кронам деревьев, выделяясь среди наших голосов своей сдержанной чеканностью. Его манера петь поначалу мне не понравилась, но то, как он упрямо, неудержимо, ни на что на обращая внимания, допевал песню до конца, вразумило меня, что эта его манера скрывает в себе значительную действенную силу, и хотя он то и дело притормаживает, словно обеими руками ухватившись за поводья, все равно его конь, выгнув шею, размеренной рысью бежит к цели быстрее наших несущихся вскачь и вроде бы лихих цыганских лошаденок; что поет, на самом деле, один только он, а мы все лишь безобразно горланим.

Внешняя аллея как раз огибала здесь бассейн. Я почувствовал, что поддел носком башмака мускатный орех, но только хотел нагнуться за ним, как рядом со мной вырос Цолалто.

— Тебе пришла посылка, — сказал он.

— Да? Откуда ты знаешь? — спросил я.

На душе у меня немного полегчало, ибо в первый момент мне показалось, что Цолалто тоже заметил орех и устремился подобрать его. Впрочем, тем временем я сам потерял орех из виду.

— Видел в книге регистрации, — сказал Цолалто.

Мне все же удалось отыскать орех в сырой листве. Я поднял его и без долгих слов быстро сунул себе в карман. В самой середине его необычайно толстой, массивной и крепкой, как кость, скорлупы скрывалась сладкая, вкусная начинка не больше лесного ореха. Если повезет, скорлупу можно расколоть ножом. Это я уже знал. Это был плод какого-то южного дерева, и между собой мы называли его мускатным орехом.

Увы, мы не знали и половины названий деревьев, растущих в парке. За поворотом внешней аллеи, когда Шульце отсутствовал и можно было углубиться в парк, мы иногда собирали цареградские рожки. И еще какие-то скрученные и плотные, похожие на листья плоды, мы называли их самокрутками; в садовой части парка росла одна райская яблонька, но там мы бывали редко. Мы притаскивали с собой в класс все, что попадалось нам под руку, порой даже самые обыкновенные каштаны. А этот шершавый мускатный орех величиной с яйцо был истинной находкой.

После прогулки Шульце вручил мне в классе посылку и тотчас раздал все ее содержимое. Это я мог предвидеть заранее. Продуктовые посылки из дома разрешалось получать только в день рождения или на именины. Если же посылка приходила в иное время, ее делили на весь взвод или отделение. Однажды так со мной уже было. Я тогда очень расстроился, но с тех пор как мать узнала наши порядки, она уже ничего не присылала. А мои именины были еще не скоро, когда зима повернет на весну. Посылку мне прислала не знавшая наших порядков Юлия.