Училище на границе

Он как зачарованный двинулся следом за ней, обратно вниз, той самой дорогой, какой только что взбирался в гору. Он шел не останавливаясь, только на миг уперся ладонями в дуплистое дерево и из груди его вырвались судорожные рыдания. Затем снова пнул застрявшую среди корней дерева банку, поддал ее ногой и пошел вниз. Он запрокинул голову, чтобы хоть немного унять слезы, и потащился так дальше, не видя сквозь двойную завесу из слез и тающего тумана ничего, кроме свинцово-серого неба. В медленно-медленно прибывающем утреннем свете безмолвно курилась маленькая долина.

19

Урок венгерского отменили. Медленно рассветало. Понграц погасил свет, потом зажег снова, увидел, что сумерки еще не разошлись, но потом все же погасил опять, так как Геребен и другие закричали, чтобы он оставил, как было. Без света даже лучше. Очень интересно.

Понграц вернулся на свое место к шахматной партии с Драгом в предрассветных сумерках. Остроголовый Инкей стоял на страже у дверей — не идет ли Шульце или кто-нибудь из офицеров. Сонные, предоставленные самим себе, мы мирно копошились на своих местах, словно пассажиры раннего поезда. Один только Ворон приставал к Калману Якшу.

— Что с тобой? В штаны, что ли, наложил?

Время от времени я поглядывал: неужели и вправду место Медве между Матеем и Жолдошем пусто? Трудно было поверить в столь невероятное исчезновение, и интересно было вновь и вновь убеждаться в этом. Тем временем Матей тоже встал и пошел в конец класса к Якшу. Теперь уже в первом ряду не было двоих, и это немного смущало.

Быть может, все это неправда? Но нет, Матей был тут. Он пререкался с Якшем, помогая Ворону. Они явно искали ссоры. Мщение Шульце все еще продолжалось, и поскольку на Эттевени отыграться было уже невозможно, они начали приставать к Якшу Калману, невзирая на то что он свидетельствовал в их пользу.

— Ты чего корчишь кислую рожу?

— Ну! Ты что, оглох? — понукал Матей.

Все закручивалось медленно и сонно, но ясно было, что дело дрянь. Мерени захлопнул крышку столика. Нос его дернулся, и он гаркнул две фразы, которые обычно наповал, находясь в хорошем настроении: «У турка голый череп!» Продолжение я уже точно не помню: «Та-та там-там!» и «Всю жизнь он его бреет!».

Инкей крикнул от дверей:

— Ладушки!

Это означало, что все чисто, никакой опасности нет — противоположность сигналу «тс-тс-тс», по которому все мигом разлетались по своим местам. Вечером мы тоже всегда выставляли посты в дверях спальни и сортира, они-то и подавали сигнал отсутствия опасности.

Мерени неторопливо подошел к Якшу.

— В чем дело? — снова завел свое Ворон. — Ты что, наложил в штаны?

Якш понурил голову.

— Отвечай!

Взоры всех были уже устремлены на него.

— Нет, — тихо сказал Якш.

Хомола и Муфи тоже встали. Бургер, обойдя Якша, встал сзади. Их раздражало его печальное лицо. Теперь уж лучше бы вошел или хотя бы появился Шульце в коридоре, потому что при первых же звуках «тс-тс-тс» все они с молниеносной быстротой разбежались бы по своим местам. Якш снова поднял глаза и вынужден был что-то сказать — очевидно, он просто тянул время.

— Чего вы?

Мерени ударил его ладонью по голове: «У турка голый череп! Та-та там-там, всю жизнь он его бреет!» Это подобие песенки было, собственно говоря, единственным, что он привез из дома, с гражданки, и что принадлежало лично ему. Более того — единственным проявлением добродушной игривости, которую он себе изредка позволял. Бургер, стоял у Якша за спиной, выдернул из-под него стул.

Якш навалился животом на свой столик, Шандор Лацкович тотчас бросился ему на спину. К счастью, из всего этого вышла игра, — куча мала! — потому что на спину Лацковича прыгнул Муфи, а сверху на них бросился Мерени. Петер Халас с разбегу вскочил им на головы, а когда наверх прыгнул еще и Геребен, пирамида развалилась и все, громко хохоча, покатились кто куда. Но вечером Якша все же избили в спальне. Автоматический карандаш, который во время разбирательства ему вернули, уже давно у него отнял Хомола. Но утром в классе, где очищающий утренний свет слой за слоем разъедал синий полумрак, напряженность ожидания создавала странное, хорошее настроение.

Пустым уроком мы были обязаны тому, что старшего лейтенанта Марцелла вызвали в канцелярию. Мы ничего не узнали о Медве и в перерыве для рапорта. Но перед обедом прошел слух, что он отыскался.

Около полудня шедший в училище капитан Менотти заметил, что около железного моста болтается какой-то курсант. Менотти окликнул его. Медве тотчас остановился.

Через четверть часа он был уже на гауптвахте. Свернулся клубком на парах и заснул. Помещение отапливали. Медве проснулся оттого, что вспотел, было страшно жарко. Он сбросил с себя грязную шинель, расстегнул китель и снова заснул. Надсмотрщик разбудил его на обед, потом на ужин. На другой день утром его выпустили; дежурил Богнар, Медве доложился ему, встал на свое место и проделал утреннюю зарядку наравне со всеми. После полудня прибыла его мать.

— Я заберу тебя домой, сыночек, — сказала она, лишь только они остались наедине.