Училище на границе

Все разом бросились к окну. Дежурство принял Богнар, то, что Шульце уходит домой, нисколько не могло удивить, но я все-таки тоже пошел самолично в этом убедиться. Видеть это было приятно: он шагал по заснеженному двору, миновал фонтан, потом достиг главной аллеи и уходил все дальше. А снег все падал и падал. Голые ветви деревьев словно одел белый мех, на колпаках фонарей наросли высокие белые шапки, белизна обволокла парк, дощатое укрытие фонтана, городок, горы, весь мир. Эпохе грязи пришел конец.

Окно уборной уже обледенело, покрылось чудесными узорами. Вскоре замерзнет и Дёндёш. Если здесь выпал снег, он пролежит до самой весны, не то что в большом городе. Он лежит на далеких полях, лежит на плацу, лежит на дорогах, на гравии перед зданием, в аллеях, повсюду. До марта, а то и до апреля мы больше не загрязним башмаков. Чистый и мягкий ковер разостлало под нашими ногами милостивое небо. Как очарованный, смотрел я на это белое, сладостно безмятежное и грандиозное чудо. Беспрерывно падающие хлопья постепенно засыпали следы Шульце.

Сделав круг, я возвратился на свое место и стал разглядывать настенную карту Австро-Венгерской монархии, висевшую у заднего окна. Очертания гор подобны были гигантской коричневой кошке, которая, свернувшись калачиком, возлежала на зеленой венгерской равнине. Все это я знал наизусть. Вот только запах в классе был какой-то другой. Это Гержон Сабо и его друзья сожгли свою картошку, поскольку печь ее надо было на тлеющих углях, а в печке прямо-таки полыхал огонь. Теперь они занялись привычным делом — стали подрумянивать хлеб, и запах ломтей, прижатых к раскаленной печной дверце, смешивался с запахом горелой картошки.

Я посмотрел на вертевшуюся над печкой бумажную змею. Потом взглянул, что рисует Жолдош, но он закрыл свой учебник арифметики.

— Что ты рисуешь? — спросил я.

— Ничего.

— Карту?

— А ну проваливай.

Я видел, что он помирился с Медве. Отходя от них, я бросил взгляд на маленького Матея. Он что-то буркнул мне. Петер Халас движением бровей загадочно подозвал меня к себе. Я подошел.

— Ну, что? — спросил я.

Но Халас юлил, глаза его так и бегали.

— Будет игра в снежки, — сказал он. — Вместо строевой подготовки.

Все уже знали об этом. Не затем он меня подозвал. Я ждал.

— Господина унтер-офицера Шульце посылают на учебу, — добавил он.

Это придумал только что Жолдош. Он повернулся к нам и громко объявил: «Слыхали? Господина унтер-офицера Шульце отправляют на учебу!» Шандор Лацкович сердито покрутил пальцем у виска и засмеялся, а Жолдош внес поправку: «Точнее, он едет в водолечебницу! У нас его сменит дядюшка Таннер!» Водолечебница гвоздем засела у меня в голове. Конечно, то была чушь, но я все же подошел к Жолдошу. Он размалевывал кисточкой лицо Медве, это я заметил еще раньше. Я встал перед ним, Медве рассказывал Жолдошу про «Путешествия капитана Скотта», которые он прочел в лазарете. Я некоторое время слушал, Жолдош продолжал марать физиономию Медве, затем послал меня куда подальше.

Петер Халас ухмылялся. Он вовсе не собирался рассказывать мне об отправке Шульце на учебные курсы, просто зубоскальничал. Не затем он подозвал меня. Приподняв на три пальца крышку своего столика, он торопливо пошарил там и сунул мне в руку печеную картофелину.

— Забирай и катись отсюда, — прошептал он. — Быстро.

Картофелина сильно обуглилась, почти совсем сгорела, потому, очевидно, он и отдал ее мне; а может, и не только потому; когда я, отплевываясь, сгрыз с нее горелую корку, сердцевина оказалась удивительно вкусной. Она была еще теплая.

Я вернулся к Цолалто играть в пуговицы и, стоя коленями на стуле, выплевывал между делом застрявшие в зубах, хрустящие крошки угля. «Путешествия капитана Скотта», сам не знаю почему, вдруг навели меня на мысль дать Медве почитать свою книгу «Бунт на палубе «Баунти». Последним ее прочитал Цако, уже после Цолалто и Середи.

— Куда ты? — взглянул на меня Цолалто.

— Погоди.

Я побежал к Медве с книгой. Сначала он ничего не понял, но потом — я это видел — страшно обрадовался. Его глаза засияли. Поблагодарить меня он старался все же сдержанным, спокойным тоном. Но до благопристойного поведения ему было далековато, поскольку между тем он слюнявил свой кулак и вытирал им нос.

— Что там? — спросил Цолалто, когда я вернулся.

— Ничего.

— Тебе стрелять.

Мы играли на столике Цолалто. Крышка подпиралась парой-другой книг, так, чтобы лежала горизонтально. Зеленые царапины, пятна где посветлее, где потемнее, синие разводы вокруг чернильницы — все было как обычно. Изменился только колорит. Ослепительная белизна снега просочилась в класс и испестрила зелень стола едва заметными холодными блестками.