Что-то пушкинское было в том дне, из «Метели», из повестей Белкина. И вдруг Лёня, бежит – весь в снегу, бьются на ветру, развеваются полы его пальто. Он машет мне букетиком нарциссов в промокшей бумажке. Мы так обрадовались друг другу! И, конечно, сразу давай ругаться.
– Если я сказал, – кричит он, – что буду ждать тебя возле Исторического музея, мое слово – закон!
– Но почему я должна слепо доверять тебе, почему? – кричала я. – Когда все так зыбко в этом мире?
Замерзшие, промокшие, с бледными нарциссами, продвигались мы сквозь нескончаемые кордоны, пока не очутились в круглом зале Совета Министров. Президиум сверху нависал, как театральная директорская ложа. Голубой купол, юпитеры, телевидение. Но свет над головой Резо перекрывал все осветительные приборы.
Речь министра печати, министра культуры.
Долгая церемония вручения.
Потом все кончилось. Мы пошли обнимать Резо, а он дал нам понюхать совсем новенькую коричневую коробочку с медалью и удостоверением. Они пахли столярным клеем.
– Инвалиды делали, – сказал Лёня.
Этот день мне запомнился на всю жизнь.