– Вашу рыбу-шар мы покажем так, – говорю, чтобы отвлечь его от мрачных воспоминаний. – Вы скажете Николаеву, указывая на кресло: присаживайтесь, Игорь. Он сядет и сразу вскочит. Вы: «Осторожно! Это же рыба-шар, мой подводный трофей!»
– Здорово, – радовался Шаинский. – А как мы покажем моего кота Дюдю?
– Так же!
За стеной мальчик Йося, видимо, из-под палки, разучивал «Волынку» Баха.
– Йоська, с душой! – крикнул Шаинский. – Не хочет заниматься, стервец. Играть по часу в день, – крикнул он, – все равно что не играть вообще! Не меньше четырех часов сидеть!
В десять вечера мы вышли с ним на улицу. Шаинский на ночь глядя ехал записываться на радио – в пиджаке.
– Зима… – я напомнила ему.
– А! – отмахнулся он. – Иначе совсем обалдею.
Во дворе со скрипом раскачивался единственный жестяной фонарь, и наши огромные тени заметались по стенам. Шаинский выгнал машину из гаража. И мы помчались с ветерком. Он крутил руль и что-то напевал бравурное. Воспользовавшись моментом, я предложила ему сочинить песенку для Рины.
– Для Риночки Зелененькой – всегда рад, – ответил он.
– Она просила – какую-нибудь, какая получится,
– Других не пишу, – ответил Шаинский.
– Вот я и стихи подобрала, – скромно говорю. – «Пошел чудак на рынок купить себе штаны, пошел чудак на рынок – купил себе шары…»
– Больно гладкие, – поморщился Шаинский. – Песня не должна быть слишком литературной. Если б вы знали, – он пожаловался, – как я был против, когда писал музыку для «Чебурашки», чтобы в «Песне крокодила Гены» звучали слова: «Я играю на гармошке у прохожих на виду». И так ясно, что он не яичницу жарит!
Пока я совершала осторожные вылазки и проводила разведку боем, без моего ведома и согласия режиссер «Будильника» Спиридонов сам нашел стихи и заказал фонограмму двух песен для Рины Зеленой.
После чего отправил за ней машину, чтобы поставить перед фактом.
3 декабря 1982 года к нам в студию прибегает ассистентка:
– Что же вы? – кричит. – ЕЕ полчаса назад привезли! ОНА ни раздеваться не хочет, ни подниматься наверх.
Мы кинулись в гардероб. Смотрю – узенькая ниша в стенке, и в эту щель забралась Рина Зеленая. В серой синтетической шубе полосатой, в черной шелковой чалме, из-под которой выбивается челка от парика, и в темных очках. Нахохлилась, как воробей.
Мимо носятся работники телевидения, торопятся, спешат, никто даже внимания не обращает, что в темный уголок спряталась от них такая большая актриса.
Мы к ней:
– Рина Васильевна, это недоразумение. Думали, вы только выезжаете, а вы уже здесь!
Я предложила ей раздеться.
– Ни за что! – ответила Рина.
Спиридонов:
– Тогда пойдемте слушать фонограмму прямо в шубе!
– Я вся дрожу от страха, – сказала Рина.
Взявшись за руки, мы с ней поднялись в студию. Спиридонов отважно запустил фонограмму. А сам стал исполнять куплеты, которыми наивно собирался удовлетворить ее взыскательный вкус. Он пел очень старательно и почему-то настолько тихо, даже кузнечик или комар намного громче поют. К тому же у него под глазом сиял колоритный фингал, поскольку днем раньше он защитил артиста Будрайтиса от пьяного хулигана.
С песней не заладилось. Сбежались музыкальные редакторы. Им было велено представить стихи под фонограмму, но профессионалы наотрез отказались петь без нот.
– Виктор Анатольевич, – почтительно произнесла Рина Зеленая. – Пускай поет Марина. Я с удовольствием послушаю, что вы мне приготовили, в ее исполнении.
Я взяла листок со стихами, которые видела в первый раз, и бодро принялась за дело под аккомпанемент, который впервые слышала. Спела обе песни, одну за другой – про жирафа и слона, безбожно подвирая мотив. Зато очень громко.
– Какая музыкальная девочка! Она далеко пойдет, – сказала Рина Зеленая, совсем как Лидия Русланова про Эдиту Пьеху.
Музыка ей не понравилась:
– Про жирафа – облегченная, сто раз пережеванная, про слона – чересчур тяжеловесная. Ладно, давайте снова, – сказала Рина Васильевна. – Я плохо вижу, разучивать буду с голоса. А что делать с Мариной? Включать и выключать, как магнитофон?
Я выразила готовность служить ей, как служит рыцарь Ланселот королю Артуру.