Учись тонуть

Заметив это, Гудвилл хмурится. Неужели он думает, что я предупреждаю преступников? Гудвилл захлопывает блокнот и выходит, прикрыв за собой дверь. Вскоре я вижу, как он, прижимая к уху мобильник, мерит шагами веранду.

Саймон — хороший человек, но на что способна его амбициозная, увлеченная политикой жена?

В дверях возникает Копано.

— Клетки, — говорит он.

Это утверждение или вопрос?

— Они принадлежат детям, это их зверинец.

Неужели и это важно?

Зоуи, должно быть, слышит из кухни наш разговор, она появляется в комнате, подходит к Копано и протягивает ему миску со сливами. Тот берет одну, но откладывает на стол.

— Это зверинец для ящериц и лягушки, — запрокинув голову, объясняет Зоуи. Вокруг ее губ темный круг от шоколада. — Там две ящерицы, их зовут Джосайя и Саймон. Они лучшие друзья. А лягушка пока только одна. Мы зовем ее… Сэм.

Зоуи краснеет и, взглянув на меня, понижает голос до шепота:

— Потому что она икает.

Поставив миску, она бросается ко мне и зарывается лицом в мою юбку.

Копано смотрит на нее, а потом на меня, в его глубоко посаженных глазах мелькает что-то трудноразличимое, но я замечаю, что он смущен. Разжав пальцы Зоуи, я увожу ее на кухню, где на мгновение теряюсь от обыденности и живописности увиденной там сцены: оранжевые настурции в зеленом стекле, тарелка лиловых слив рядом с Элис, читающей книгу за столом. Элизабет ставит перед ней кружку с голубыми полосками, над кружкой вьется пар. Зоуи берет у Пео кекс. Мне хочется задержаться на пороге и понаблюдать, оставаясь незамеченной, но Элис видит меня, сползает со стула и, продолжая читать, захлопывает дверь перед моим лицом.

Копано касается моего плеча и зовет за собой. Мы выходим и спускаемся с крыльца. Элис страдает, мне не следует обижаться на нее. Копано шагает широко, за ним трудно угнаться. У Элис нет ненависти ко мне, это ее способ справиться с бедой.

В негустой тени под эвкалиптами витает их аромат. После палящего солнца на лужайке здешняя прохлада приносит облегчение. Копано указывает на клетки. Все дверцы распахнуты. Неужели дети отпустили животных? Подходя ближе, я слышу громкое жужжание. Внутри самой большой клетки, в одном углу шевелится блестящая масса мух. Копано протягивает руку и щелкает над ними пальцами. Сердитое жужжание вмиг усиливается, и мухи взлетают, открывая взгляду кучку влажно поблескивающих мышц. Лишь через пару секунд я понимаю, что с лягушки содрали кожу.

Глава 27

Ботсвана, март 2014 года

Копано и Гудвилл переносят клетки в машину. Я говорю Элис и Зоуи, что выпустила ящериц и лягушку. Так гуманнее, тем более что девочкам запрещено выходить в сад одним. Обе выслушивают известие молча, наша большая потеря поглощает эту маленькую. Но загадка не дает мне покоя. Кто изуродовал лягушку? Зачем? Куда девались ящерицы? Неужели какие-то негодяи уже сбежались сюда, как гиены, привлеченные нашим горем? Несмотря на обжигающий зной, мне становится зябко. Это похоже на некое предупреждение, но я не могу его разгадать.

Гудвилл приходит за мной. Он подготовил заявление и хочет, чтобы я прочла его перед представителями прессы.

«Три дня назад нашего четырехмесячного сына Сэма похитили из дома, который мы снимаем возле деревни Кубунг в Западной Ботсване. У Сэма на щеке большое красное родимое пятно, у него светлые волосы и голубые глаза. Пожалуйста, сообщите, если увидите его.

Его няня Теко пропала на следующий день после похищения. Она может располагать важной информацией, мы просим немедленно сообщить о ее местонахождении всех, кому оно известно. Теко на вид лет двадцать, она среднего роста и худощавого телосложения. У нее темные волосы, которые она часто заплетает в косички, она слегка хромает на правую ногу.

В последний раз, когда ее видели, на ней были бусы из голубых камешков».

Я наполняю кувшины водой из бутылей, стоящих в холодильнике, и в сопровождении Гудвилла несу поднос со стаканами по подъездной дорожке. Какая-то девушка, благодарно кивнув, принимает поднос. Журналисты обступают ее, кувшины быстро пустеют.

Гудвилл подводит меня к выставленным в ряд микрофонам. Встав лицом к журналистам и нескольким большим камерам на штативах, я начинаю читать: «Три дня назад нашего четырехмесячного сына… нашего сына Сэма…» Буквы расплываются перед моими глазами.

— Пожалуйста, помогите нам.

Я отшатываюсь от микрофонов, роняя текст. Гудвилл подхватывает его и продолжает: