Учитель драмы

Мне это нравилось. Мы с ними пили водку в большом количестве (для согрева) и вели оживленные беседы о методе Станиславского. Оз наблюдал за всем этим со стороны и раздражался, без устали ругаясь с ними по поводу политики и пытаясь придумать, как бы нам добыть достаточно денег, чтобы заполучить собственную квартиру.

— Я в порядке, — сказала я. — Только пообещай мне, что это будет разовая акция. Мы заходим, мы получаем, что нам нужно, мы выходим.

Водитель сделал вид, что не видит в зеркале, как Оз меня целует.

— Клянусь богом! — Он возбужденно сжал мою коленку. — Ты потом сама будешь рада, что сделала это. Помни, тебе нужно вызвать у него сочувствие. Заставить его чувствовать себя виноватым за то, что оставил тебя в Индии без гроша в кармане. Он твой должник. Я уже молчу о том, что все эти годы он скрывал от тебя информацию о твоей маме, не оставляя тебе другого выбора, кроме как скитаться по ирландским кладбищам…

— Нет. Оз, я уже говорила тебе. Мою мать мы приплетать не будем. Если ты заикнешься об Ирландии… — Я стала ему угрожать. Разводом, Интерполом.

— Глубокий вдох… — сказал он в своей раздражающей назидательной манере. — Он всего лишь цель. Мы делали это тысячу раз.

Он яростно поцеловал меня в губы, и мы вышли из такси на мощеную дорожку. Когда Оз вытаскивал наши сумки из багажника, налетел ледяной ветер.

Хотелось верить, что Оз прав. Неделя поверхностного общения в Клашердоне — и я уеду отсюда спокойная и счастливая, с довольным мужем и, если мой отец все-таки согласится, приличной суммой денег на квартиру. К тому же я могла рассматривать эту поездку как небольшое расследование — у меня будет возможность понаблюдать за отцом с близкого расстояния, чтобы увидеть, есть ли в нем внутренний ресурс для совершения того, что мне померещилось тогда в Ирландии и что я упорно прятала на задворках своего сознания.

Когда я закуталась в пальто, сзади напрыгнули два лабрадора, чуть не выбив из моей бедной груди весь дух своими четырьмя мокрыми лапами.

Должно быть, я слегка вскрикнула, потому что в следующую секунду Оз подлетел и начал хлопать собак по их виляющим задам:

— Ты хорошая девочка, да? Да, да. Хорошая, грязная девочка. — А потом повернулся ко мне: — Соберись.

Я сделала глубокий вдох, а потом повернулась к дому, на фоне которого ярким пятном выделялся бархатный халат. Это был мой отец: он стоял в открытых дверях с воскресной газетой под мышкой. Его влажные волосы были уложены на одну сторону — я никогда раньше не видела, чтобы он так их носил.

На минуту я застыла. Я была в таком ступоре, что даже не заметила, как одна из собак начала обнюхивать самую интимную зону моих брюк.

Женщина — Альбина — появилась рядом с ним. Она была слегка взлохмачена, одета в кроваво-красные брюки и рыжеватый твидовый пиджак, который я помнила еще с давних времен, когда рылась у нее в чемодане. Я была так взволнована тем, что увидела отца, что совершенно не задумалась о том, может ли она вспомнить меня по Чемсуорту. Но я отбросила сомнения, сделала шаг вперед и стала подниматься по выцветшим ступенькам, решив, что такие высокородные леди не обращают внимания на горничных, и уж тем более не запоминают их лица.

Альбина гостеприимно улыбнулась мне, но ее челюсти были так плотно сжаты, что это походило скорее на высокомерную ухмылку.

— Так мило, что вы смогли навестить нас.

С очень хорошим американским акцентом мой отец сообщил:

— Альбина, это моя дочь, Грейс. Грейс, прошу, познакомься с Альбиной.

Я сразу поняла, что мой отец как следует поработал над манерами и этикетом, так же тщательно изучив «Руководство Дербетта»[111], как и «Универсальный самоучитель» в свое время.

Альбина пожала нам руки.

— Большое спасибо, что позволили вторгнуться в вашу обитель, — сказал мой муж.

Папа по-приятельски ему улыбнулся.

— Я рад, что она нашла с кем путешествовать.

— Это не вторжение. Мы очень рады компании, — сказала Альбина. Она рассказала, что их ближайший сосед живет в замке в двух часах езды, да и с ним ей мешает общаться древняя родовая вражда: один из ее предков проткнул пикой кого-то из соседского рода. Аристократическая болтовня продолжилась разговорами о погоде и холодном марте в этом году. Альбина сказала, что они не ожидали гостей до августа — сезона больших соборов.

Мы зашли в огромных размеров дом и оглянулись. От стен отходили обои. Оконные рамы были загажены птицами. Но моего отца прямо-таки переполняло чувство собственной важности, и он искренне надеялся нас впечатлить. Он провел нас через дико холодный главный зал, не обращая никакого внимания на мертвых мух и мышиные испражнения, и рассказал о наиболее значимых портретах маслом.

— Клашердонская клетка по сей день остается в фаворитах у Вивьен Вествуд, — сказала Альбина.