Учитель драмы

— Такие у меня цели и намерения, — сказал Оз с тошнотворным подхалимством, как будто он и правда пытается получить родительское одобрение, а не готовит плацдарм для очередного обмана.

— Это не в Даламане открыли новый гольф-клуб? — спросила Альбина, заполняя неловкую паузу. — Да, конечно, у нас друзья там останавливались. Помнишь, дорогой? Барранерманы? Они совершили ошибку, отправившись туда в Рамадан, и вынуждены были ужинать за занавесками, чтобы не оскорблять местных.

Я совершенно потеряла чувство времени. Мы только приехали, но ощущение, что просидели уже целую вечность. Хотелось в Лондон. Хотелось куда угодно, только бы не сидеть за одним столом с моим отцом, который в какой-то момент перестал казаться мне человеком, а стал физическим воплощением невыносимой боли в грудной клетке.

— Какого черта? — спросила я Оза несколько часов спустя.

Альбина продемонстрировала нам спальню с отвратительными розовыми стенами и ушла, на прощание дав бессмысленный совет использовать электрический обогреватель, если мы не такие «морозостойкие», как они с папой.

— Что? — Оз отдернул занавески в цветочек и оглядел территорию через треснувшее стекло.

— Ты обещал!

— Ах да. Я упомянул Ирландию. Извини. Альбина спросила про свадьбу в Непале. Я запаниковал.

Я посмотрела на него так, будто он сошел с ума. Ложь была для Оза второй натурой. Кем же тогда был папа — его криптонитом?

— Ладно, но, пожалуйста, не говори про Клири. Больше не рассказывай, где мы были и кого видели. Вот как я себе это представляю: мы поедим немного ягнятины, повосхищаемся папиной поленницей, послушаем еще немного аристократического нытья Альбины про «ужасных» волынщиков, которые играют каждое утро в Балморале, — на этом все. Я сама попрошу у отца денег на квартиру. Я не хочу, чтобы ты в этом участвовал и просил у него в долг.

— Ну ладно… — сказал он неуверенно.

— Что это значит? «Ну ладно»?

— Это просто значит — скажи мне, если передумаешь. Твой отец та еще мразь. Ты не врала насчет него. И, если будет нужно, я могу вмешаться и поговорить с ним на его языке.

Мое сердце запело. Я привлекла его к себе и обняла.

— Правда?

Он рассмеялся и покачал головой.

— О да. Он настоящий лживый ублюдок. Как говорится — ловкость рук и никакого мошенничества.

Я внимательно следила за Озом все оставшееся время, чтобы быть уверенной, что он больше не заговорит об Ирландии, но мы совсем мало времени проводили вместе, и сложно было знать наверняка, выполняет ли он условия договора.

Стоило мне отвернуться, чтобы погладить собаку, как отец уже уводил Оза в каретный сарай (чтобы «оценить качество штукатурки») или на крышу (чтобы «посмотреть черепицу»). Они могли до ночи пить, неторопливо (а потому очень долго) гулять по территории, пока я восхищалась картинами в творческой студии Альбины. Отец привлекал Оза ко всевозможным «мужским» занятиям: рыбалка, заготовка дров, посиделки в лесу у костра.

Я увязывалась за ними, когда могла, и, как третий лишний, наблюдала, как между ними крепнет связь.

Папа читал ему лекции про ножи, часы, двигатели и зажигалки (клянусь, они коснулись всех стереотипно маскулинных тем, кроме, наверное, собственных половых органов), а Оз притворялся, что благоговейно его слушает. По крайней мере, я надеялась, что он притворялся. Я молилась, чтобы отцовское покровительство, обрушенное на Оза, не было попыткой использовать его слабые места. К счастью, Оз не делился с ним воспоминаниями о своем детстве.

Я задавала мужу одни и те же вопросы по сотне раз, постоянно уточняя:

— Ты же не воспринимаешь всерьез его слова, правда?

— Да в чем проблема? Я просто веду себя вежливо и стараюсь говорить с ним на нейтральные темы, как ты и просила.

Однажды, когда отец ни разу не заговорил со мной за ужином (подавали сэндвичи с рыбными палочками, которые мы ели при свете свечных огарков), мне показалось, что это было его скрытое послание. Что-то типа: «Твои слова вообще ничего не значат. Даже твой муж не поверит тебе, если ты ему что-то расскажешь». А потом стало казаться, что он игнорирует меня, потому что я грубо веду себя по отношению к нему, яростно сжимая челюсти во время его монологов или просыпая горох на скатерть от тремора.

Наконец, я получила ответ на свой вопрос. Это был последний вечер перед нашим отъездом, когда мы с отцом оказались наедине на кухне после ужина. Я мыла посуду. Оз, пожаловавшись на раскапризничавшийся мочевой пузырь, ушел в туалет. Альбина отправилась выгуливать собак (одна из них вылизывала тарелку, стоящую в открытой посудомоечной машине). Мой отец сидел во главе стола и чистил ружье для охоты на куропаток.

— Так. Почему же Ирландия? — спросил он, когда я отвернулась от раковины.

Мое сердце начало аритмично стучать, будто барабан с двумя мембранами. Это был первый раз, когда он обратился ко мне, со дня нашего приезда. Я задумалась.

— Оз никогда там не был.

— Встретила кого-нибудь из знакомых? — Когда он вставил все детали ружья на место, оно оказалось направлено на меня.