Учитель драмы

Даже если бы я знала, что сказать, я бы все равно не смогла выдавить из себя ни слова. Меня сковал страх. Я открыла рот, но из него не раздалось ничего, кроме какого-то сдавленного бессмысленного звука.

— Я так понимаю, что это «да»? — Он закинул патроны в ствол. Ружье щелкнуло.

Я ощутила то давление и боль в глазах. Вкус ткани между зубов. Раньше, в те редкие моменты, когда я позволяла себе вспоминать удушье, я всегда представляла себе, что это делал Джеймс. Но сейчас меня впервые посетила мысль, что с тем же успехом подушку мог держать мой отец, прижимая изо всех сил, пока Джеймс убеждал его остановиться.

Грудь разрывалась от невыносимой тяжести. Я не могла отвести взгляд.

А через секунду на кухню вернулась Альбина, и мой папа продолжил чистить свое ружье снаружи, весело насвистывая «Ту-Ра-Лу-Ра» себе под нос.

— Мой отец направил на меня ружье, — сказала я Озу тем же вечером, лежа в постели. Папа и Альбина еще не легли: перед сном они всегда пропускали пару стаканчиков в столовой.

— Это произошло случайно? — сказал Оз.

— Было похоже на угрозу.

— Оно было заряжено?

У меня задрожал голос.

— Он зарядил его на моих глазах.

— Ты спросила его про деньги?

— Нет. Мне чуть ли не в лицо ткнули стволом. Не самая идеальная позиция для переговоров.

— Не вини в этом ружье. Ты всю неделю боялась спросить. Именно поэтому я с самого начала предлагал сам это сделать. Уезжать уже утром. В общем, с этого момента я беру дело в свои руки. Пойду вниз и попрошу у него. Если ты, конечно, не назовешь хоть одной достойной причины, почему я не должен этого делать.

Периферийным зрением я увидела, как вдоль грязного плинтуса бежит мышь. Мне, может, и хотелось бы рассказать обо всем, что меня так мучило: о неописуемых картинах, мелькающих в голове, сахарных спорах, ударе по голове, всех тех образах, которые нахлынули на меня при виде логотипа на пианино, плитки на полу и пальм на стенах. Но из всех проблем, обеспеченных мне отцом, самой большой была неопределенность, где моя правда — всего лишь «спектакль», поэтому притворяться, что ничего не произошло, — «истинно». Я ничего не могла сказать наверняка. К тому же у меня не было доказательств. Услышав мою историю, Оз, скорее всего, назвал бы меня обманщицей.

— Ты прав, — выдавила я. — Я боюсь его. У меня не получается попросить.

— Тебе и не надо, — сказал Оз. — Просто предоставь это мне

Той ночью я долго лежала без сна в полной темноте и вслушивалась в звуки, похожие то ли на уханье неясыти, то ли на далекий пьяный хохот. Оз был внизу и разговаривал с папой о деньгах, спустившись под предлогом того, что хочет выкурить «последнюю сигарету» перед сном.

Включился свет. Оз, пахнущий виски и табаком, плюхнулся на мягкий старый матрас и начал стягивать с себя брюки.

В полусне я потерла лицо.

За окном мрачно гудел ветер.

— Который час? — спросила я.

Оз уставился на свои ворованные наручные часы.

— Начало пятого.

— Начало пятого утра?

— Не злись, — он нагнулся и стал ощупывать кровать. Он надавил на матрас, будто тот мог выскользнуть из-под него во время сна.

— Не злиться по поводу чего? Мать твою, Оз! Ты что-то еще рассказал ему про Ирландию, да?

Не снимая пальто, Оз лег на свою сторону кровати и обхватил себя руками.

— Оз? Проснись.

Он сунул руку в карман и начал рыться в нем. В какой-то момент оттуда выпала куча мятых двадцатифунтовых купюр. Оз приподнялся и попытался собрать их в стопку, но его локоть соскользнул. Он снова улегся на подушку, взял одну из банкнот и стал разглаживать ее на груди.

— Он дал тебе в долг? Не могу поверить.

Я села на кровати и начала в потемках пересчитывать купюры.

— Ты спишь? Тут больше пяти тысяч фунтов.

Оз заговорил, не открывая глаз.

— Он сказал, что тебе точно нужно идти в актерскую школу. Как ты притворялась, что была в Непале! Прямо как в детстве. Ты была гадким ребенком. Настоящая маленькая врунья. — В его словах сквозила неподдельная ненависть, но на губах играла мягкая улыбка. А еще он не переставая кивал — этот жест появлялся у него всегда, когда он напивался в стельку.

— Это он так сказал? — На меня нахлынуло чувство несправедливой обиды. У меня на глаза навернулись слезы.

— Он жуткий пьяница, твой отец.

— А ты прямо трезвенник. Так почему же он дал тебе это, если он так обо мне думает? Что ты ему за это пообещал? — Внезапно я осознала, что это могут быть деньги за молчание — свидетельство негласного соглашения. Может, папа заплатил Озу, чтобы я держала язык за зубами.

— Я провернул с ним австралийскую схему. Подсыпал сонные таблетки в виски.

— Таблетки? — сначала я не поняла, о чем речь. А потом начала яростно его трясти. — Лоразепам? Оз? Где ты взял деньги? В его кабинете? Что, если он обнаружит пропажу до того, как мы уедем?

Он снова пьяно мне улыбнулся.

— Не обнаружит.

— Он может…

— Он мертв.

— Не шути так.

— Я утопил его… В реке…

Внутри меня разыгралась гамма самых разнообразных эмоций. Недоверие. Паника. Гнев. Восторг. Даже доля разочарования из-за того, что он не ответил и не понес наказания за свои преступления.