Полгода назад, дождливым и хмурым весенним днём, он набрал номер Зары, звонок сбросили, и после пятой попытки Андрей запоздало догадался, что Зара не хочет разговаривать с ним. С горечью Андрей подумал, что, наверное, никогда больше её не увидит.
Впрочем, в этом он ошибся: они встретятся через несколько лет на одном из московских митингов 2012 года. Зара будет катить коляску с закреплённым на ней по–хипстерски остроумным плакатом. Андрей подойдёт и поздоровается, девушка улыбнётся в ответ, он скажет, что меньше всего ожидал её увидеть здесь:
Жалко, что у нас ничего не получилось, подумает Андрей, уходя. Всё–таки такой потрясающей любовницы, как она, у меня никогда не было. Мужу–хипстеру можно только позавидовать.
Женя не любила зиму. Когда–то её радовали разноцветные радуги в кристалликах льда, белые шапки сугробов и треугольные платья елей, но сначала почернел снег, а потом куда–то исчезли дворники, улицы перестали убирать. Несколько раз Женя видела, как падали на льду пожилые люди, и скоро сама стала бояться поскользнуться. Хотя дворники недавно появились снова, страх не прошёл, наверно, решила Женя, дело в возрасте, а не в состоянии тротуаров. Всё–таки через несколько лет мне будет восемьдесят, пора поберечь себя. Подумав так, Женя почти перестала выходить зимой на улицу, слава богу, в магазин ходил Валера, а пенсию Женя забирала раз в два месяца: денег ей хватало. А вот на Крещение и Рождество она просила Валеру отвести её в церковь. Там он послушно стоял рядом, благообразный, седой, крестился вместе со всеми и подпевал «аминь» в конце молитв. Как–то раз по дороге домой Женя спросила, не хочет ли он креститься. Валера посмотрел на неё с изумлением и сказал, что при всем его уважении к христианской культуре, особенно в её средневековой версии, в таинства он всё–таки не верит. Точнее, верит, но не так и не в те. Женя быстро сказала:
Женя вообще старалась с Валерой не спорить и жизни не учить: взрослый уже, сам разберётся. Только однажды, в самом начале их совместной жизни, когда он рассказал ей историю своих отношений с Геннадием, она заметила, вздохнув:
— Зря ты с отцом не посоветовался!
— О чем? — удивился Валера.
— Про Геннадия твоего. Володя знал, что с этими людьми лучше вовсе дела не иметь. Он ведь почему из науки ушёл? Только чтобы такие, как этот Гена, на него глаз не положили. Володя–то всегда понимал: с такими нельзя работать и договориться нельзя, от них нужно только убегать да прятаться. Слава богу, страна большая. Хороший человек всегда найдёт, где укрыться. Так что не надо было тебе с ними работать.
— Я уже понял, — раздражённо ответил Валера. — И вообще — твои советы несколько запоздали.
— Да не вини ты себя, — сказала Женя, — ты же всего этого не знал, вот и не успел ни убежать, ни спрятаться — ничего. Ну, слава богу, хоть жив остался и на свободе.
Валера мрачно кивнул и ушёл к себе, но через несколько дней сказал Жене, когда они по обыкновению завтракали на кухне приготовленной им глазуньей:
— Знаешь, тётя Жень, мне–то всегда казалось, что я стараюсь держаться подальше от государства, а похоже, недостаточно далеко я держался.
— Как ты у нас в стране подальше от государства будешь? — ответила Женя. — Тут главное — не подальше от государства, а подальше от успеха.
— Подальше от успеха? — переспросил Валера. — Что мне, своих учеников надо было плохо учить, что ли? — Он мрачно замолчал, и больше они никогда не возвращались к этому разговору.
Но во всем остальном они жили дружно. Вскоре после того, как Валера переехал, Женя прекратила работать сиделкой: всем, кто звонил, объясняла, что устала, сил нет и возраст уже не тот, но сама–то хорошо понимала, что просто не хочется уходить из дома. С появлением племянника она перестала чувствовать себя одинокой, и, хотя еду Валера готовил сам, Женя радовалась, что может хоть чем–то помочь ему, хотя бы благодаря тому, что за долгие годы у неё накопилось тысяч десять долларов — из тех самых денег, которые Валера ей когда–то давал.