Учитель Дымов

В общем–то, это неправда: Андрей вовсе не хочет говорить с Зарой, он бы с радостью оставил все как есть, потому что Зара — молодая, красивая и влюблённая, с ней круто приходить на пати, и трахается она просто потрясающе, а после того, что Андрей собирается сказать, у них больше не будет ни пати, ни секса, это он отлично понимает, но все равно у него вырываются эти слова — «я хотел поговорить с тобой», и, когда в ответ Зара недоумевающе поднимает густые округлые брови (как бы приглашая: давай уж, говори!), он подходит к ней, садится на широкий подлокотник, обнимает за плечи и, глядя в сторону, произносит на выдохе, словно ныряет в ледяную воду:

— Я люблю другую женщину. Прости.

Когда он начинает рассказывать, Зара сбрасывает его руку с плеча, а чуть позже встаёт и начинает ходить по комнате, а Андрей все так же сидит на подлокотнике пустого кресла, говорит сбивчиво и путанно, а сам думает, что главное ему сейчас не разрыдаться, и даже не потому, что мальчики не плачут — глупости все это! — а просто это не он должен плакать сегодня вечером, ведь это не его любовь отвергли, а Зары, и, сам себя перебивая, он начинает объяснять, какая Зара на самом деле прекрасная и что дело вовсе не в ней, и она делает рукой такой резкий жест — прекрати! — и Андрей снова принимается рассказывать про Аню, про их переписку, разговор по скайпу, что он все время думает о ней и что Зара достойна мужчины, который будет любить её так, как она этого достойна, и от этих двух «достойна» в одной фразе у самого Андрея сводит скулы, хотя тут уж не до стилистических тонкостей в этом разговоре, особенно если учесть, что его всего колотит, он сидит весь бледный и жалкий, на лбу сверкают капли пота, шея нелепо вывихнута, будто Зара все ещё сидит рядом, и он боится посмотреть в её сторону. И когда Андрей в третий раз говорит: я чувствую себя таким виноватым перед тобой, Зара обходит его, обнимает сзади, прижимается всем телом, унимает дрожь и шепчет:

— Успокойся, я все поняла. Пойдём, потрахаемся напоследок.

Господи, какая она всё–таки сильная, восхищённо думает Андрей, я бы так не мог. И вот они идут в спальню, Андрей хочет включить свет, но Зара говорит: я не хочу, и они раздеваются в темноте, а потом, почти без всякой прелюдии, начинают заниматься любовью, и это очень странный секс: Андрей знает, что это — в последний раз, и потому стыд и горечь делают его наслаждение сильней и вместе с тем болезненней; и Зара тоже знает, что это — в последний раз, и потому трахается исступлённо и яростно, словно хочет напоследок взять все, что ей причитается, но, когда Андрей тянется поцеловать её, она раз за разом отворачивается, и он тыкается в густые спутанные волосы, а когда пытается повернуть её голову, Зара ударяет его по щеке, и дальше Андрей уже позволяет ей делать все, как она хочет, и только в самом конце, перед финальным содроганием, наваливается всем телом, всё–таки добирается губами до лица и понимает: оно все солёное от слез.

Потом они лежат, обессиленные и несчастные, и Зара говорит нежным, будто чужим, голосом:

— Помнишь, ты мне в первую ночь читал стихи?

Андрей кивает в темноте.

— Почитай ещё — в последний раз, на прощание.

Он встаёт, зажигает свет, достаёт томик Пушкина… лежит там, куда он его бросил в сентябре, все эти месяцы ни разу не открыл. Пролистывает оглавление, находит то, что хотел, начинает: Я вас любил: любовь ещё, быть может, в душе моей угасла не совсем — и, поднимая глаза, видит, что Зарино лицо каменеет, пропадает мягкость контуров, исчезает плавность черт, в глазах вспыхивает сухой блеск… кажется, я промахнулся со стихотворением, думает Андрей, но все равно не может остановиться. И вот наконец, после финального …любимой быть другим, Зара отворачивается и говорит незнакомым голосом, холодным и безразличным:

— Спасибо. А теперь вызови мне, пожалуйста, такси.

Много лет Аня верила, что если она не сможет забыть свою детскую любовь, то никогда не полюбит новую жизнь, которая ей предстоит. Той зимой она поняла, что все эти годы ошибалась. Даже теперь, после того как она полтора месяца непрестанно думала про Андрея, написала ему сорок с лишним писем и, закончив разговор по скайпу, полчаса рыдала на парковке, для неё ничего не изменилось: Америка оставалась лучшей страной на свете, её дом — самым лучшим домом, Лена — её любимой девочкой, а Саша… а Саша, наверное, по–прежнему был самым прекрасным мужем.

На каникулы они поехали в * кататься на горных лыжах. В их комнате, по обычаю американских гостиниц, стояло две кровати, таких больших, что Леночка терялась в складках своего одеяла, и утром её приходилось выкапывать, как машину из–под снега. Ночью Саша шептал на ухо: я хочу тебя! Давай попробуем совсем тихонько? Аня шипела: нет, не хочу тихонько! — и отодвигалась на край, благо места в кровати хватало.