Учитель Дымов

Новое поколение, офисные клерки. Ира смотрит неприязненно. Похоже, у них не было молодости, сразу отправились штурмовать карьерные лестницы госкорпораций, нефтяных компаний и юридических фирм. Те, кто постарше, успели позажигать в First и «Дягилеве», но два года назад кризис крепко прошёлся по московским клубам, так что вот этим не достанется настоящего веселья… даже когда они наконец разбогатеют.

Ира надсадно кашляет, привычно закрывая рот ладонью. Молодые люди оборачиваются:

— Женщина, проходите, мы вас пропустим, — предлагает тот, который вспоминал Новый год.

Ира сдержанно улыбается. Как так случилось, что она теперь не знает — её пропускают потому, что хотят познакомиться, или потому, что считают старухой? Ну да, когда ей было тридцать, женщины за пятьдесят тоже казались ей старыми.

Похоже, коротко стриженная блондинка–кассирша заранее приготовилась к празднику: пухлые губки обведены тёмной помадой, накладные ресницы почти достают до бесцветных тонких бровей, расписанные ногти такой длины, что непонятно, как она только попадает по клавишам… а, так и есть, касса зависла. Прекрасно!

Ира раздражённо вертит в руках кредитку. И долго она будет стоять здесь?

— Можно побыстрее? — спрашивает она и отрывисто кашляет.

Кассирша привстаёт и кричит:

— Оля, Оля, опять!

Перед глазами Иры мелькает белёсая полоска незагорелой кожи, колечко в пупке… теперь у любой козы в супермаркете пирсинг, тьфу!

— Не надо тогда карточки, — говорит Ира, — вот, возьмите кэш, потом пробьёте, я же не буду стоять здесь весь день!

— Не кричите на меня, женщина! — огрызается блондинка. — Я не могу вас обслужить без чека!

И Ира, перекрикивая собственный кашель, отвечает, что ещё как можно без чека и не надо мне хамить, тоже мне, развели здесь совок, вот, вот вам, и сдачу можете себе оставить! — И она пихает купюры кассирше, девушка отталкивает их и орёт куда–то в сторону выхода: Лёша, давай сюда, здесь какая–то чокнутая! А Ира швыряет деньги прямо в белобрысое лицо, и охранник Лёша, полный мужик в камуфляже, уже бежит, и покупатели расступаются перед ним, а кассирша воет: она меня ударила! — хотя вовсе Ира не хотела её ударить, только задела, когда пихала купюры, но пухлые губки действительно вздуваются кровоподтёком — что, сучка, отпраздновала Восьмое марта? прощай–прощай, твой праздничный вид! — и тогда Ира отталкивает тележку, хочет выйти — да я вообще ничего не буду покупать в вашем гребаном магазине! — и охранник хватает её за локоть: женщина, покиньте магазин, пожалуйста! — а Ира стряхивает его руку — я и так ухожу, не трогайте меня! — и гордо шествует прочь, и тут предательски звонит телефон, она отвечает: алле! — и голос в трубке спрашивает: «Ирина Игоревна, вам удобно сейчас говорить?», спрашивает с таким участием, что Ира сразу понимает: сейчас ей скажут то, о чем она и сама давно знала, но просто не хотела, не хотела, не хотела, чтобы это оказалось правдой.

Когда Андрей думал о Леночке Лифшиц, он представлял себе молодую Аню, ту самую, которую встретил у деда два десятилетия тому назад. Конечно, она на четыре или пять лет младше, но Андрей представлял те же густые брови, каштановые волосы и мягкие, плавные черты лица. Простые компьютерные программы позволяют состарить фотографию, создавая портрет человека через десять или двадцать лет, и, когда Андрей думал о Лене Лифшиц, в его голове работала такая же программа, омолаживавшая на пять лет юное лицо его первой и единственной любви.

Свою будущую ученицу Андрей называл про себя Леной Лифшиц, хотя знал, что никакой Лены Лифшиц не существует, девочку, с которой ему предстояло заниматься, звали Ellen Shcheglov: Аня ещё в самом начале их переписки рассказала, что хотя сама и отбилась от Сашиной фамилии, но все же не смогла спасти дочку от невнятного шипения русского «щ» и четырёх согласных в английском спеллинге: эс–эйч–си–эйч… простите, так эс–эйч или си–эйч? А, и то и другое! О’кей, а как это произносится? Шчеглов?

Эллен Щеглов оказалась нескладным американским подростком. Густые каштановые волосы в самом деле присутствовали, но черты лица выдавали генетический вклад Аниного мужа, а манера пожимать плечами и кривить губы свидетельствовала не то о независимом американском характере, не то об обычном подростковом протесте и отрицании, которые Андрей не успел застать у её матери. Впрочем, вопреки опасениям, русский у девочки был вполне сносный, акцент почти не ощущался, и даже все определения правильно сочетались с существительными в роде и числе.