Новое поколение, офисные клерки. Ира смотрит неприязненно. Похоже, у них не было молодости, сразу отправились штурмовать карьерные лестницы госкорпораций, нефтяных компаний и юридических фирм. Те, кто постарше, успели позажигать в
Ира надсадно кашляет, привычно закрывая рот ладонью. Молодые люди оборачиваются:
— Женщина, проходите, мы вас пропустим, — предлагает тот, который вспоминал Новый год.
Ира сдержанно улыбается. Как так случилось, что она теперь не знает — её пропускают потому, что хотят познакомиться, или потому, что считают старухой? Ну да, когда ей было тридцать, женщины за пятьдесят тоже казались ей старыми.
Похоже, коротко стриженная блондинка–кассирша заранее приготовилась к празднику: пухлые губки обведены тёмной помадой, накладные ресницы почти достают до бесцветных тонких бровей, расписанные ногти такой длины, что непонятно, как она только попадает по клавишам… а, так и есть, касса зависла. Прекрасно!
Ира раздражённо вертит в руках кредитку. И долго она будет стоять здесь?
— Можно побыстрее? — спрашивает она и отрывисто кашляет.
Кассирша привстаёт и кричит:
— Оля, Оля, опять!
Перед глазами Иры мелькает белёсая полоска незагорелой кожи, колечко в пупке… теперь у любой козы в супермаркете пирсинг, тьфу!
— Не надо тогда карточки, — говорит Ира, — вот, возьмите кэш, потом пробьёте, я же не буду стоять здесь весь день!
— Не кричите на меня, женщина! — огрызается блондинка. — Я не могу вас обслужить без чека!
И Ира, перекрикивая собственный кашель, отвечает, что ещё как можно без чека и не надо мне хамить, тоже мне, развели здесь совок, вот, вот вам, и сдачу можете себе оставить! — И она пихает купюры кассирше, девушка отталкивает их и орёт куда–то в сторону выхода: Лёша, давай сюда, здесь какая–то чокнутая! А Ира швыряет деньги прямо в белобрысое лицо, и охранник Лёша, полный мужик в камуфляже, уже бежит, и покупатели расступаются перед ним, а кассирша воет: она меня ударила! — хотя вовсе Ира не хотела её ударить, только задела, когда пихала купюры, но пухлые губки действительно вздуваются кровоподтёком — что, сучка, отпраздновала Восьмое марта? прощай–прощай, твой праздничный вид! — и тогда Ира отталкивает тележку, хочет выйти — да я вообще ничего не буду покупать в вашем гребаном магазине! — и охранник хватает её за локоть: женщина, покиньте магазин, пожалуйста! — а Ира стряхивает его руку — я и так ухожу, не трогайте меня! — и гордо шествует прочь, и тут предательски звонит телефон, она отвечает: алле! — и голос в трубке спрашивает: «Ирина Игоревна, вам удобно сейчас говорить?», спрашивает с таким участием, что Ира сразу понимает: сейчас ей скажут то, о чем она и сама давно знала, но просто не хотела, не хотела, не хотела, чтобы это оказалось правдой.
Когда Андрей думал о Леночке Лифшиц, он представлял себе молодую Аню, ту самую, которую встретил у деда два десятилетия тому назад. Конечно, она на четыре или пять лет младше, но Андрей представлял те же густые брови, каштановые волосы и мягкие, плавные черты лица. Простые компьютерные программы позволяют состарить фотографию, создавая портрет человека через десять или двадцать лет, и, когда Андрей думал о Лене Лифшиц, в его голове работала такая же программа, омолаживавшая на пять лет юное лицо его первой и единственной любви.
Свою будущую ученицу Андрей называл про себя Леной Лифшиц, хотя знал, что никакой Лены Лифшиц не существует, девочку, с которой ему предстояло заниматься, звали
Эллен Щеглов оказалась нескладным американским подростком. Густые каштановые волосы в самом деле присутствовали, но черты лица выдавали генетический вклад Аниного мужа, а манера пожимать плечами и кривить губы свидетельствовала не то о независимом американском характере, не то об обычном подростковом протесте и отрицании, которые Андрей не успел застать у её матери. Впрочем, вопреки опасениям, русский у девочки был вполне сносный, акцент почти не ощущался, и даже все определения правильно сочетались с существительными в роде и числе.