Учитель Дымов

Как и планировал Андрей, они начали с Хармса. Когда–то Леночка читала его детские стихи и потому с лёгким презрением ожидала получить ещё одну порцию милых историй про кошек, летающих на воздушных шариках, или мальчиков, которым не достаётся чая из самовара. Вместо этого Андрей атаковал её странными «Случаями» и пугающими стихами о голоде, а потом добил жутковатой «Старухой», прозвучавшей для растерянной Леночки как гимн отчаянию и безнадёжности. Сопротивление ученицы было сломлено, и тогда Андрей смог приступить к настоящей работе. Не имевший опыта преподавания, он на ходу изобретал собственную методику: чередуя творческие задания («опишите жизнь вашего города в том стиле, в котором Хармс описывал Ленинград») и подробные экскурсы в тексты, повлиявшие на Хармса или связанные с ним, Андрей за месяц развернул перед своей ученицей завораживающую панораму мировой литературы, в центре которой возвышались знакомые горные хребты школьной классики, а ближе к горизонту клубился первозданный хаос и пропадала зыбкая грань, отделяющая абсурдные и бессмысленные тексты от мистических откровений.

Вероятно, отправляясь на первый урок, Лена думала, что с ней будут говорить о России, русской культуре и русском языке. Из любви к родителям она была готова потратить сколько–то времени на изучение их heritage, культурного наследия, но Андрей бросил её в мир литературы, не русской литературы, а литературы вообще. Этот мир оказался куда интересней, чем Лена считала раньше: после нескольких месяцев занятий Аня написала Андрею, что слышала, как дочка объясняла одноклассницам, что какое–то фэнтези очень крутое, потому что основано на «Потерянном рае» Мильтона.

Андрей к тому времени заметил, что впервые за много лет испытывает позабытый азарт. Вернулось то, за что он любил журналистику своей юности: он рассказывал о том, что было ему интересно, вскрывал связи между разрозненными явлениями и текстами, учился говорить на языке, который понимал его собеседник. Но тут результат был виден сразу: иногда Лена загоралась и предлагала идею за идеей, иногда внимательно слушала, иногда вежливо скучала. Это было чем–то совсем новым для Андрея, и через несколько недель он понял, что с нетерпением ждёт очередных онлайн–встреч.

Постепенно они добрались до классической русской литературы, той самой, которую проходят в школе и которую Женя когда–то читала ему в детстве. Выяснилось, что Андрею проще говорить о Хармсе, Зощенко или Платонове, чем о Пушкине или Толстом: русские классики всегда были для него частью внутреннего ландшафта, он не открыл их, будучи взрослым, а получил так, как дети получают родной язык, — в том счастливом и невинном возрасте, когда все новое усваивается легко, без усилий и рефлексии.

Теперь ему предстояло передать этот дар девочке–подростку, выросшей в другой стране и другой культуре, и, значит, ему самому надо было заново осмыслить то богатство, которым он обладал почти с рождения. Простым решением было бы самостоятельно пройти краткий курс филфака, проштудировав два десятка классических работ Эйхенбаума, Тынянова, Томашевского и других, но в глубине души Андрей по–прежнему гордился тем, что умеет выбирать нехоженые тропы, и потому одной весенней ночью 2009 года он обнаружил себя погрузившимся в онлайн–сообщество «Литература в школе». Здесь родители замученных учителями подростков пытались хоть как–то разобраться, чего же требует от их детей школьная программа: они выкладывали сканы сочинений, израненных красной учительской ручкой, сравнивали списки дополнительной литературы и обсуждали сравнительные характеристики литературных героев. Андрей не мог оторваться от этого сообщества, это было очень страстное чтение: родительские посты сочились кровью, жёлчью и слезами. «Как запомнить все стихотворные размеры русского стиха?», «Неужели нужно прочесть все книги, упомянутые в «Евгении Онегине», чтобы получить пятёрку?», «Что означает Расставьте главы «Героя нашего времени» в хронологическом порядке. А в каком порядке они стоят у Лермонтова?» и, наконец, вопль матерей всех времён: «Кто–нибудь может объяснить, что она хочет от моего сына?»

Холодный весенний рассвет застал Андрея яростно выстукивающим комментарии. Выяснилось, что он не просто знал почти все ответы — он понимал внутреннюю логику вопросов. Временами логика эта казалась Андрею странной и дикой, временами чем–то напоминала пресловутый журналистский «формат», но она была прозрачной, как воздух за окном.

В шесть утра, с трудом оторвавшись от компьютера, Андрей вышел на балкон. Неизвестная птица щёлкала и клекотала. Пустой двор был залит призрачным утренним светом. Вдруг Андрей, перевозбуждённый и не спавший всю ночь, увидел повешенную на толстой ветви тополя женскую фигуру. Она была закутана в белое покрывало, покрытое чёрным бисером слов, и струйки крови — или красных учительских чернил? — стекали по её голым мёртвым ногам.