Учитель Дымов

Это, конечно, глупости. Просто младенец родился слабым, силёнок не было, а теперь вырос и окреп, ну и голос тоже — вырос и окреп. А все эти мысли — «подменили», «он это специально» и все такое прочее… с этого и начинается. Тут дай себе волю — и будет как с Олей. Хотя можно ли её винить? Сначала — три недели в больнице, потом роды, хоть и на пару недель, но все же преждевременные. А затем, первые две недели, ни капли молока! Оля совала сосок в рот рыдающему Валерику, теребила, сжимала и массировала свои большие груди, выпивала литр молока в день, но все было напрасно.

Конечно, было специальное молоко из молочной кухни, его по утрам, ещё до ухода на работу, приносил Володя. Медсестра, раз в неделю взвешивавшая Валерика, уверяла, что вес в пределах нормы, динамика у младенца хорошая, так что зря вы, мама, огорчаетесь. Для того и есть молочная кухня, чтобы такие, как вы… Договорить ей не удалось: услышав «такие, как вы», Оля разрыдалась.

После родов Оля вообще стала часто плакать. Однажды, вернувшись с занятий, Женя застала сестру сидящей в слезах над маленьким зеркальцем.

— Что случилось? — спросила она.

— Не получается, — всхлипывая, ответила Оля.

— Кормить не получается? — переспросила Женя. — А зеркало зачем?

— Да нет, какое там кормить. — Оля посмотрела в зеркало и дёрнула лицом. — Вот это не получается, ну помнишь, я умела носом вот так делать?

Женя рассмеялась:

— Тоже мне, проблема! Ты меня напугала!

— Это тебе не проблема, — с обидой сказала Оля, — потому что ты никогда так не умела. А я, между прочим, весь девятый класс на это потратила!

— Ладно, Оля, извини, — сказала Женя и вдруг поняла, что после рождения Валерика они больше не зовут Олю — Оленькой, как будто Володя, когда вызывал жену к окну роддома, дал ей новое имя, которое лучше подходит к той женщине, которой она стала теперь, после переезда в Куйбышев, жизни в общаге, беременности и родов.

Молоко появилось у Оли только в конце января, да так, словно внутри неё включился молочный завод, который весь этот месяц скрыто работал и накопил большой запас продукции. Теперь Оля кормила Валерика каждый час, иначе грудь уже не могла удержать молока, и Женя то и дело замечала тёмные пятна, выступающие на платье сестры.

— Я себя чувствую какой–то коровой, — жаловалась Оля, — меня все время доят.

Медсестра посоветовала кормить младенца по расписанию, но Оля не выдержала больше одного дня.

— Нужно мне их расписание! — объяснила она Жене. — Валерик орёт, мне мокро, ну его!

Через две недели такой жизни младенец вошёл во вкус и уже сам ежечасно требовал еды, почти не делая перерывов на сон. Оля пыталась класть его с собой в постель, чтобы Валерик ел, не просыпаясь, но тут взбунтовался Володя.

— Пойми, — сказал он Оле, — я отлично могу поспать на полу, но вдруг ты задавишь его ночью? Ну, спросонья?

Оля, кажется, обиделась («как это мать может раздавить младенца, что ещё за глупости?»), но брать Валерика в кровать перестала, и вместе с тем перестали спать все трое: каждый час их будил детский крик — громогласный, исполненный мощи, заявляющий о своих правах. Оля весь день сомнамбулой ходила по квартире и что–то бормотала себе под нос. Она похудела, её кошачья грация исчезла, будто ей вновь стало пятнадцать, но вместо былой кукольной красоты она обрела какой–то странный декадентский надрыв: лицо её осунулось, под глазами, словно тени, лежали чёрные круги.

Володя предложил спать по очереди, а вместо груди давать Валерику бутылочку с детским питанием или сцеженным Олиным молоком, но Валерик, который совсем недавно легко выдувал по сто пятьдесят грамм молочной смеси, теперь наотрез отказывался брать бутылочку, так что Оле опять пришлось кормить его самой, а всем остальным — просыпаться каждый час от истошного детского крика.

Теперь, когда студенческие каникулы закончились, Женя сразу после занятий бежала домой, ей казалось, что, пока Оля вдвоём с Валериким, с мальчиком что–нибудь случится: она спросонья его уронит или заснёт и не услышит его криков. Однажды Женя сказала об этом Володе, но он, приглушив свою привычную тревогу, только посмеялся: думаешь, легко его не услышать? Женя ненадолго успокоилась, но однажды ещё в подъезде была встречена знакомым требовательным воем. Она влетела в квартиру: Оля с неподвижным лицом сидела у окна, Валерик надрывался в кроватке.

— Что случилось? — спросила Женя

— Ничего, — ответила Оля, пожав худыми плечами, — мне просто все это надоело! Покормила три месяца — и хватит. Пусть ест что хочет. Хоть из молочной кухни, хоть откуда. А я коровой больше работать не буду.

— Это как? — не поняла Женя.

— Очень просто. Не буду кормить, и всё. Говорят, через несколько дней молоко само пропадает.

Вечером Володя попытался уговорить Олю, но она дёрнула щекой и отвернулась к окну:

— Если хочешь, сам корми. Или вон пусть Женька покормит! У неё сиськи тоже есть, хотя и маленькие. Но, говорят, можно рассосать.

Женя почувствовала, как слезы приливают к глазам.

— Я бы рада… — начала она, но замолчала, чтобы не разрыдаться.