Учитель Дымов

— Нет у меня никакой сестры, — раздражённо ответил Володя, — а мама давно умерла. Через полгода после Бориного ареста.

Оля оцепенела.

— Так твой брат, что, из этих? Из… репрессированных?

— Ну да, — сказал Володя, — я потому и не говорил.

И, подхватив тарелку с колбасой, направился в комнату.

Через час пришла Женя, и сразу оказалось, что в доме есть нормальная еда. Дымилась варёная картошка, сверкали свежевымытыми боками помидоры, пупырчатые огурцы сами просились в рот.

— Похоже, я твоего пацана напугал немного, — сказал Борис. — Он, когда меня первый раз увидел, знаешь как от меня стреканул!

— Он решил, что ты шпион, — пояснил Володя, — и собираешься меня похитить, чтобы выпытать Военную Тайну.

— Шпионом я уже был, — мрачно кивнул Борис, — кажется, японским, сейчас и не помню.

— Расскажи лучше, как ты всё–таки меня нашёл? — спросил Володя. — Ты же не знал моей фамилии!

— О, хорошая история. — Борис хрустнул огурцом и одобрительно подмигнул Жене. — В тридцать девятом, после второй посадки, мне повезло: где–то на полгода я попал на шарашку. И там, в библиотеке, в каком–то журнале по органической химии увидел знакомую рожу. Победитель конкурса студенческих работ или что–то в этом роде. Тогда–то я и понял про мамину фамилию… Это ты хорошо придумал!

Борис захохотал — ухающим, страшноватым смехом.

— А где шарашка была? — спросил Володя. — Под Казанью?

— Нет, в Тушино, — ответил Борис. — А что?

— Да знакомый у меня там был, Валя Глуховский, Валентин Иванович. Не встречал?

Борис задумался.

— Молодой такой, да? — сказал он. — В очках? Ему ещё пальцы на следствии сломали.

— Точно! — Володя стукнул ладонью по столу.

Женя ясно, как будто не прошло стольких лет, увидела кривой уродливый палец Валентина Ивановича, вспомнила гадливую дрожь, пробежавшую вдоль позвоночника. Сломали на следствии… вот оно, значит, как.

— А ты, я гляжу, профессором стал, — сказал Борис, накладывая себе картошки. — Папа бы гордился, я тебе точно говорю!

— Ну, я ещё не профессор, — ответил Володя, — только преподаватель. До профессора ещё надо поработать немножко.

— А помню, когда ты мальчишкой был, — продолжил Борис, — ты все хотел строить новый мир. Мировая революция и прочий троцкизм. Надо ставить крупные задачи! Стремиться к грандиозным целям!

Володя скривился.

— Молодой был, глупый, — сказал он. — А знаешь, когда мне расхотелось строить новый мир? В пять утра четырнадцатого марта тысяча девятьсот тридцать третьего года. Помнишь дату?

— Такое не забывается, — кивнул Борис. — Выпьем за нашу удачу! Как–никак, оба живы остались — большое дело по нашим временам!

— Я предпочитаю малые дела, — ответил Володя, — но за удачу — выпью.

Они выпили, и потом ещё, и засиделись за полночь, так что Женя ушла домой, а Валерка с Олей ушли спать. Братья допили всю водку, но все равно продолжали спорить.

— Малые дела, — говорил Володя, — вот что реально изменит мир. Достаточно революций, довольно террора. Только воспитание людей, только мелкие изменения. Шаг за шагом, медленно, но верно.

— А скажи мне, — усмехался в ответ Борис, кивая на трофейные Selza на запястье брата, — ты ведь был на фронте, правда? Не отсиживался за спинами товарищей, ходил в атаку, воевал, да?

— Все так, — кивал Володя, — и в атаку ходил, и воевал.

— Но ты же там, на фронте, не верил в мелкие изменения, шаг за шагом? Ты знал, что есть враг и нужно его уничтожить.

— Так то на фронте!

— Здесь то же самое. Мы знаем, что есть враг. И знаем, что это — наша война. Мы можем дезертировать, но мы не должны говорить, что дезертировать — это правильно. Если мы не сражаемся — это значит, мы струсили. Нас просто сломали.

Они говорят всю ночь, и всю ночь Валерка не спит, вслушиваясь в каждое слово. Он знает, это очень важный разговор, его надо запомнить на всю жизнь.

Наутро дядя Борис уже не казался Валерке страшным, может быть, потому, что был одет в папину рубашку с коротким рукавом и папины же полотняные штаны.

— Тебе, Борька, в твоём костюме нельзя здесь на улицу выходить, — сказал папа, — люди шарахаться будут.

После завтрака тётя Женя сказала строгим, как всегда не допускающим возражения тоном:

— Валерка, отведи нашего гостя к морю, покажи ему, где ты с мальчишками купаешься, а мы потом вас догоним, у нас дела по дому.

Валерка покорно кивнул: он уже давно знал, что спорить с тётей Женей бесполезно, а до переходного возраста, в котором захочется испытать это знание на прочность, оставалось ещё года четыре.

И вот они вдвоём идут знакомой дорогой, море виднеется где–то вдалеке, между вершин кипарисов.

— Дядя Борис, — говорит Валерка, — а почему вы раньше к нам не приезжали?

— А я, Валера, жил очень далеко. Долго ехать было. И адреса не знал.

— А вы путешественник? — спрашивает Валерка с надеждой, потому что если дядя путешественник, то все становится на свои места: он побывал в страшных переделках, сражался с дикарями и пиратами и немудрёно, что вчера Валерка немного напугался и даже принял за шпиона родного дядю.

— Можно и так сказать, — отвечает дядя, — уж во всяком случае, поездил я по свету немало.

— А в Москве были?