Учитель музыки

— Ну да, конечно, — кивнул он. — Кхм… Ну что ж, замечательно. Я ничего не буду вам задавать, милая Адель. Устройте себе выходной, отдохните — хорошенько отдохните от музыки. Ну, на крайний случай погоняйте гаммы.

— Что?

По её удивлённому взгляду он понял, что ляпнул что-то не то.

— Простите, дорогая, я что-то совсем плохо себя чувствую, — смутился Эриксон. — Простите.

И скрылся в прихожей. Закрыл дверь, припал к ней, упёрся лбом в прохладное дерево, вздохнул.

«Что происходит вообще? — думал он. — Я что, учитель игры на флейте? Я что, Скуле? А кто тогда Витлав Эриксон? Эта девочка тоже назвала меня Скуле. Меня кто-то разыгрывает? Но кто и зачем? Клянусь, я никогда в жизни не видел ни эту Адель, ни сумасшедшую Бернике. Я схожу с ума? Допился. Допился до белой горячки, вот оно как!»

Оторвавшись от двери, он осторожно приоткрыл её, выглянул в коридор. На деревянной лестнице не было никого. Тогда он вышел на площадку, тихонько прикрыл дверь за собой, потянул, пока не услышал щелчок английского замка. И стал осторожно спускаться.

Дверь напротив его квартиры открылась. За ней явилась вытянутая лошадиная физиономия с тяжёлой челюстью. Абсолютно лысый череп заблестел в полумраке прихожей. Глубоко посаженные, блеклые и нездоровые глаза старика уставились на Эриксона.

— Здрасть, — неловко поклонился он.

— Я вам не позволю, — едва слышно произнёс старик. Эриксон заметил острый кадык, энергичными рывками двигавшийся на цыплячьей шее под дряблой желтушной кожей. Старик мотнул головой, поднял вверх палец и погрозил им Эриксону. — Нет!

— Простите? — улыбнулся Эриксон, стараясь, чтобы улыбка вышла как можно более добродушной.

— Не позволю, да, — сказал старик уже громче. — Не позволю, да!

— Хорошо, хорошо, — смутился Эриксон, боясь, как бы их не услышала Бернике, а то ведь опять заявится требовать денег. Требовать деньги за такую халупу — это просто свинство. Это по меньшей мере бесчестно. — Вы простите меня, господин… э-э… простите, я должен идти.

— Я вам не позволю! — старик, кажется, даже ногой притопнул.

— То есть, почему же это? — опешил Эриксон. — Я свободный человек и могу уйти отсюда в любое время. И я не считаю себя чем-то обязанным госпоже Бернике, если вы об её интересах печётесь. Я не снимал у неё никакой квартиры. Ну, разве что на одну ночь.

— Да что вы с ним разговариваете, господин учитель?

Эриксон поднял голову и только теперь заметил мальчишку лет тринадцати, который стоял на площадке между вторым и третьим этажами, свесив голову вниз и, видимо, прислушивался к разговору.

— Это же Пратке, вы что, не узнали его? — продолжал мальчик.

— Узнал, — неловко солгал Эриксон, непонятно зачем.

— Ну вот, — кивнул мальчишка и сплюнул. Плевок плюхнулся перед самой дверью старого Пратке. — Он же чокнутый, чего с ним разговаривать.

«Чокнутый? — подумал Эриксон, поёжившись. — Ну, в этом он не одинок. Есть ещё как минимум мадам Бернике. А как максимум — я. Я, Как-бишь-там-меня Скуле».

— А давно я здесь живу? — спросил он, снова поднимая голову к мальчишке, но того уже и след простыл.

— Я вам не позволю! — прошипел старик Пратке, несмело выдвигаясь из прихожей на площадку и яростно тыча пальцем в сторону Эриксона. Палец был худой, сморщенный, жёлтый, с грубым, толстым и грязным ногтем.

Не отвечая, Эриксон устремился по лестнице вниз.

Он уже видел внизу окошко привратницкой, за которым маячил чей-то силуэт, и готовился быстро прошмыгнуть мимо, когда входная дверь открылась, пропустив внутрь солнечный свет с улицы, и быстро захлопнулась. Чьи-то быстрые шаги прозвучали к лестнице, навстречу Эриксону.

Он робко остановился, ожидая ещё одной недоброй встречи.

2

Каково же было его удивление, когда на лестнице замаячил пёстро-разноцветный костюм, и он увидел красно-жёлтую улыбающуюся личину клоуна, который обрадованно махнул ему рукой.

Дальше произошло уж совсем невероятное.

Быстрыми шагами клоун приблизился к Эриксону и в одно мгновение повис у него на шее. Его разноцветное лицо приблизилось к лицу растерянного инженера, и Эриксон почувствовал на своих губах влажность поцелуя — странноватую смесь вкусов чужой незнакомой слюны и губной помады, к которым примешались ароматы косметики, краски и немного — пота. По вкусу помады и по той упругости, с которой его коснулась грудь клоуна, Эриксон догадался, что неожиданным дарителем поцелуя выступала женщина. Её язычок пробежался по губам Эриксона, по его зубам, а её руки держали его голову так уверенно, что сомнений не оставалось: он состоял с клоунессой в довольно близких отношениях.

— Куда ты собрался? — выдохнула она, оторвавшись от его губ. — Ты разве не ждёшь меня?

Он пытался рассмотреть её лицо под густым слоем краски, но это было почти невозможно. Впрочем, не оставалось никаких сомнений в том, что его внезапная любовница весьма миловидна, хотя, конечно, не красавица — с приятными чертами лица, большими и глубокими карими глазами, пышной чёрной шевелюрой, едва уместившейся под клоунской шапочкой, и упругой грудью.