Учитель музыки

Эриксон растерялся, не зная что отвечать и как вести себя, а клоунесса принялась с улыбкой оттирать пальчиком помаду с его губ.

— Эй, — позвала она, покончив с этим делом. — Якоб, ты что, правда не ждал меня? Ты хотел смыться?

«Якоб. Она назвала меня Якобом, — подумал Эриксон. — Якоб Скуле — ну и дела! Неужели они и вправду думают, что я соглашусь носить такое идиотское имя! Нет, кто бы вы ни были и какие бы цели ни преследовали, но вам не удастся заморочить мне голову».

Впрочем, поцелуй незнакомки был довольно вкусен, и Эриксон не стал бы торопиться выяснять с ней отношения, поэтому промямлил:

— Чёрт… Я совсем забыл.

— Что? — воскликнула она с показной суровостью. — Ты забыл?! Ты забыл, что я приду к тебе? И ты хотел смыться?

— Простите меня, милая… — он с тревогой сообразил, что ведь даже не знает её имени.

— Эй! — нахмурилась клоунесса. — Ты чего, а? Не хотел помахать мне в окно, когда я прыгала там, как счастливая собачка при виде хозяина. Забыл, что мы договорились на после парада. Теперь ещё и «простите, милая»… Может быть, ты…

Чьи-то шаркающие шаги приблизились от привратницкой. Видимо, потревоженная их голосами консьержка вышла посмотреть, кто там разговаривает на лестнице.

Эриксон действительно увидел бигуди, накрученные на голову женщины лет сорока с небольшим, в неряшливом, заношенном и поблекшем от многочисленных стирок халате, натужно охватившем её большое тело с тяжёлой грудью.

— А-а, господин Скуле, — произнесла она. — А это, наверное, милашка Линда?

— Здравствуйте, фру Винардсон, — улыбнулась «милашка Линда». — Да, это я.

— Ну-ну, — покривилась консьержка и строго сказала: — Ты не очень-то распоясывайся, голубушка. Чтобы не как прошлый раз.

— Хорошо, — смиренно произнесла Линда, а вся поза её говорила о признании какой-то вины, известной только ей да консьержке. Ну, пожалуй, ещё неизвестному Якобу Скуле, с которым все почему-то путали Эриксона.

— Как вы, господин Скуле? — продолжала между тем консьержка, обращаясь уже к нему. — Отошли после вчерашнего? Уж не знаю даже, как я умудрилась втащить вас наверх.

— Втащить меня? — опешил Эриксон. — Наверх?

— Да полно вам, — рассмеялась фру Винардсон, — не прикидывайтесь дурачком. Хотя, я, пожалуй, готова поверить, что вы ничего не помните — уж очень вы набрались давеча.

— Ах вот как! — воскликнула Линда и шутливо, но тем не менее чувствительно, дёрнула его за ухо. — Так ты вчера надрался, кутила ты этакий?

— Ещё как надрался, — подхватила консьержка. — На ногах не стоял. Пришлось взвалить его на спину и тащить на второй этаж — это мне-то, женщине, да в моём-то возрасте. А ещё в крови вся измазалась — вот, другой халат пришлось надеть нынче, домашний.

— В крови? — с тревогой в голосе воскликнула Линда и бросилась осматривать лицо Эриксона. Её грудь при этом соблазнительно прижималась к его груди. От неё пахло живой и подвижной молодостью, маскарадом и немного — похотью. — Ты дрался? Тебя поколотили? Где болит? Не молчи!

Эриксон и сам растерялся. Он понятия не имел, о какой крови говорила грузная консьержка.

— Да с ним-то всё в порядке, — успокоила фру Винардсон. — Я его в комнате сразу и осмотрела. Раздела до трусов, так что ни одной царапины не упустила бы. Только ни одной царапины у него и не было. Я тогда переодела его в домашнее, а грязную одежду отдала прачке.

— До трусов… — прошептала Линда, и даже под краской стало видно, как она побледнела.

— Да ладно ты, — усмехнулась фру Винардсон, услыхав её шёпот. — Больно мне нужны были эти телеса, — она кивнула на Эриксона. — У меня в моё время такие самцы были, что твой учитель при них только свечником мог быть — у кровати подсвечивать.

Громовой хохот консьержки разнёсся по холлу, она покачала головой, отдавая дань своему юмору, и направилась в привратницкую, почтя разговор оконченным.

— У вас с ней что-нибудь было? — ревниво прошептала Линда и ущипнула Эриксона за ляжку.

Ему больше всего хотелось покончить со всем этим представлением, очутиться у себя дома, в кровати, и чтобы рядом, забросив на него ногу, посапывала Хельга, и чтобы бретелька ночной рубашки спала с её плеча, и одна великолепная грудь её приоткрылась, дразня желания.

— Да вы что? — воскликнул он. — С этой тушей? С этой бегемотихой в облезлом халате?

— «Вы»? — обиженно и с подозрением переспросила она. — С каких пор мы перешли на «вы»?

— Ладно, не стоит цепляться к словам, — поморщился он. — У меня голова трещит.

— Ну, если ты действительно так нализался вчера, как она рассказывает, то не мудрено, — усмехнулась Линда. И, прижимаясь к нему, добавила: — А я так хотела затащить тебя в постель сегодня… Прямо вот так, в этом дурацком костюме. Ты хотел бы трахнуть клоунессу, а? Ты ведь никогда ещё не трахал клоунесс?

Эриксон вынужден был признаться, что никогда.

— А в юности, — не отставала Линда, — ведь наверняка мечтал зажать какую-нибудь паяцку в углу и как следует потискать, а? А то даже и напялить её на свой стручок, нет?

— Да нет, — припомнил Эриксон. — Я никогда не любил клоунов. Я их всегда боялся почему-то. Ну, пока был маленький — точно боялся.