Удача гения. От обслуги до пророка: как изобрели высокое искусство

Все люди рождаются с определенным темпераментом, некоторые с предрасположенностью к работе с воображением, чувствительностью к цвету. Более того, эта врожденная высокочувствительность – совершенно неотъемлемая часть человека. Хорошо, если он сумеет ее где-нибудь приспособить, потому что в целом ряде профессий она будет мешать и ему, и окружающим.

Далее играют роль воспитание, образование и удача. Обычно кинематограф продает нам реализацию таланта как победу, в которой истинный художник никогда не сомневался. Гений может даже не замечать успех, ведь он сосредоточен на ловле сновидений с целью перенесения их на холст. Но не исключено, что художник в момент торжества думает: «неужели мне дали еды?» или «я достоин гораздо большего».

Подход «великий гений талантливо предвидел свою судьбу» устарел еще в прошлом веке. Если художники «приходят в мир» и «им предначертано», откуда берутся сомнения, терзания, разрушительные привычки, самоповторы и случаи откровенной халтуры?

Жан-Батист-Мари Пьер. Диомед, побежденный Гераклом и сожранный своими лошадьми, 1752 год. Музей Фабра, Монпелье

Безусловно, когда-то идея о предопределенности судьбы каждого отражала часть реальности. Жизненные пути и крестьян, и аристократов были предначертаны. Большая часть художников итальянского Возрождения унаследовала профессию от родителей.

Шаблон, под который чаще всего подгоняют биографии, сегодня можно описать так: «С детства гений рисовал, потому что знал о своем предназначении. Был не признан большинством, но нашелся добрый ангел. Пережил много трудностей, и к нему пришел успех. Был щедр и кроток, а главное – верен себе».

Это отражает части практики, например, XIX века. У многих детей из бедных семей начало было именно таким. Но не все рисующие становились художниками, не все имели, как Илья Репин, поддерживающие семьи. Не все переживали трудности, многих они убивали. И не все из тех, кто получил признание, оставались верны своим взглядам и эстетике той поры, когда они нуждались. Иногда голодный и сытый художник – это два разных человека.

Когда говорят, что художник должен быть голодным, люди, более разбирающиеся в предмете (большинство мастеров, работы которых висят в музеях, ели досыта), добавляют, что, мол, речь о голоде духовном. Чистой воды богословие, к науке такой подход никакого отношения не имеет. Что это за голод духовный? Благословенный энергообмен со зрителем называется другим словом – признание. У него есть измеримые параметры. Более того, если человек испытывает голод, значит он пуст. Что он может дать?

О внушаемости человека, зависимости его оценки от сиюминутных обстоятельств лучше всего знают мошенники. Отвлекся, испугался – и вот уже солишь землю над закопанными в нее золотыми монетами. Мы всегда судим об успехе постфактум. Велик искус считать, что в самих художниках есть нечто, что делает их обреченными на успех. Но это не так. И лучше других это знают галеристы, которые раскладывают яйца по разным корзинам.

Диомед кормил лошадей человеческим мясом, поэтому, когда Геракл победил Диомеда, кони уже знали, что делать.

Обратите внимание, как удачно нога Диомеда прикрывает чресла Геракла.

В сети полно мемов, в которых старой сюжетной живописи придумывают остроумные подписи. Сократа с чашей яда в окружении учеников могут назвать мужиком, произносящим тост в бане. Конечно, можно посетовать на отсутствие благоговения у подрастающего поколения. Людям, которые это репостят, в среднем от 25 до 40 лет, а картине 200. Но горькая правда в том, что кинематограф рассказывает истории увлекательнее и зрелищнее, чем художники-классицисты. Нашему разбалованному глазу театральные жесты на картинах прошлого в некоторых случаях и скучны, и смешны, и непонятны.

Школьная программа и вечные ценности

В России XIX века отношение аристократии и критиков к живописи Айвазовского отличалось. Читая в прессе про «однотипность», легко представить, что говорили о работах художника вслух среди своих. А государь Николай I называл его царем моря.

К сегодняшнему моменту это отношение мутировало еще раз. Школьные учителя обожают Айвазовского. Эксперты нередко считают переоцененным, но тихо. Все-таки любимый живописец ненавистного правителя – это одно, а картинка из учебника – почти святое. Обратите внимание, «Девятый вал» может восприниматься как национальное достояние. Если картину попробуют навсегда убрать в запасник и об этом станет известно, страшно станет даже тем, кто никогда не был в Третьяковской галерее. И того же самого священного статуса совсем не будет ни у малоизвестных пейзажей Шишкина, ни у неотличимых от них работ художников Дюссельдорфской школы. То есть речь не о качестве живописи, а о влиянии школьной программы.

Иван Айвазовский. Хаос, Сотворение мира, 1841 год. Музей армянской конгрегации мхитаристов, Венеция