Удача гения. От обслуги до пророка: как изобрели высокое искусство

То, что умение разбираться в искусстве входит в «джентельменский набор» современного благородного синьора – большая удача для картин. Так было не всегда.

Возможно, если бы критику Стасову сказали, что «двухчасовые» работы Айвазовского миллионы людей будут считать прописанными в своем культурном генокоде, он оплакал бы человечество. Однако не следует немедленно выковыривать Айвазовского из коллективного сознательного. Если там окажется Серов, отношение к его работам будет таким же, некритичным.

А ведь там все равно что-то окажется.

Всем известные фильмы, романы, картины позволяют узнавать своих, шутить, моментально понимать друг друга. Нам же важно отметить, что априорное восхищение не имеет никакого отношения к изучению, оно его заменяет.

Некритичное отношение удобно в эксплуатации. Можно просто прикладывать трафарет к любому живописному произведению (оно прекрасно, совершенно, лечит душевные раны и «выпрямляет»).

➳ Личное мнение. В картинах Куинджи вообще нет рассказа, но цвета и их тональность выбраны таким образом, что человеку, выросшему в наших широтах, состояние природы будет понятно без слов. Айвазовский приятен глазу, Куинджи интереснее как художник.

После того, как я посмотрела в музеях мира голландских маринистов, Тернера, решения Айвазовского кажутся мне шаблонными. Его картины делают людей счастливыми. Сочетание красоты и опасности в картине «Девятый вал» ласкает взор. В реальности морская вода однообразная, всегда опасная, в редких случаях действительно красивая, но такой, как на картинах Ивана Константиновича, я ее не видела никогда.

Куинджи избегает красивости, Айвазовский стремится к ней. Чисто психологически людям, которым противны фальшь и лесть, живопись Куинджи даст немного выдохнуть. Не потому что изображена природа, а потому что изображено то, что бывает, то, что художник нашел. Айвазовский выдумал свою красоту, и на его подход тоже есть спрос. ◆

В России искусство было востребовано, императрица украшала свой дворец, а дворяне ей подражали. Иностранные художники были в чести, а к своим относились в большинстве случаев снисходительно.

«В доме Моркова царили порядки и взгляды, сложившиеся в екатерининскую эпоху»[54].

В республиканском Риме проявления эмпатии не приветствовались. Там людьми были только те, кто обладал властью и мог дать собеседнику в лоб. Однако за две тысячи лет неумолимая поступь прогресса безжалостно расширила круг лиц, имеющих право чувствовать и желать.

Тропинин получил вольную в сорок семь, до этого он, в частности, красил колодцы, расписывал двери карет и прислуживал за столом. Известен эпизод: в гостях у его владельца графа Моркова оказался «какой-то ученый француз», который расхваливал портреты кисти Тропинина. А потом, когда художник появился в обеденной зале, бросился к нему, предлагая сесть рядом и продолжить беседу об искусстве. Он не знал, что диалог более невозможен, Тропинин – лакей.

Не в тот век граф решил вырастить собственного живописца. Отправив рисующего мальчика в Академию, он не знал, что его заметят, и это совпадет с агрессивным желанием общества отменить крепостное право. Для Моркова закрепленный за ним человек был чем-то вроде кресла. Сидишь – удобно. Если оно еще и рисовать умеет – хорошо. Но как чужие глупые идеи могут заставить его перестать нежиться в своем кресле – граф представить себе не мог.

В 44 года Тропинин поднял упавший экипаж, и у него образовалась паховая грыжа. С этого момента он смог больше времени уделять живописи.

Есть два способа говорить о русской, равно как и американской, живописи первой половины XIX века. Можно хвалить за все (способ патриотичный, милый, по-человечески более приятный). Или отмечать очевидную вторичность по отношению к европейским мастерам. Кстати, сколько американских художников XIX века вы знаете?