Удав и гадюка

— Чушь, умственное помешательство не портит картины прошлого с отпечатком старой, еще здоровой души, — оно искажает только текущую действительность. И с какого же момента началось его якобы помешательство?

— Когда он покинул Элегиар тридцать лет назад.

— То есть Бальзар считает, что бегство из дворца замутнило рассудок Алого Змея?

— Да. В доказательство приводил смутные воспоминания припадков.

— И ты веришь, что Вицеллий так и не узнал про кельпи?

Илла покачал головой.

— Когда его растягивали на колесе, он вывернул наизнанку всю гнилую душонку, вплоть до убийства отца в Аль’Маринне, чтобы получить наследство. Нет, он не знал, Абесибо. Как и мальчишка не знал про участие Вицеллия в заговоре против Его Величества.

Архимаг смолчал и лишь обернулся, дабы еще раз мысленно препарировать вздрогнувшего от взгляда узника.

— Но я уточню, — добавил Илла.

— Мертвецы, потерявшие душу, уже не могут говорить, Илла. Когда, кстати, повесили Алого Змея. Два или три дня назад? — пальцами в митенках Абесибо Наур скользнул сквозь прорези золотой старческой маски и потер лоб. — Я уже потерял счет времени из-за череды Консилиумов.

— Ты полагаешь, что я дам Вицеллию так легко кончить свою никчемную жизнь?

Два Консула обменялись понимающими и хищническими взглядами, и Архимаг зловеще ухмыльнулся.

— Понимаю, повторил трюк тридцатилетней давности. Как быстро люд забывает историю.

— Да, память людей слишком скоротечна, чтобы этим не воспользоваться. Я скоро побеседую со своим старым другом.

— Если история мальчишки не лжива… — заметил Архимаг.

— Если не лжива… — Илла отозвался холодным эхом, согласившись.

Спустя время меж холмов показался пруд, и у Юлиана невольно вырвался стон отчаяния, близкий к рыданиям. Пруд был крохотным. Да даже не пруд, а лужа, которая едва доходила до груди взрослому мужчине и пересыхала в жару. Отовсюду он был открыт, окружен полями и лугами и, побеги Юлиан в любую сторону, он будет везде как на ладони. Завидя огромный отряд, пастухи отвели от мутной воды бьющих себя по бокам коров и, подгоняя их тростинками, как можно скорее убрались восвояси.

— Устроимся здесь, — Абесибо снял золотую чудаковатую маску и передал рабу, промокнул вспотевшее лицо алым хлопковым платочком и подставился свежим порывам ветра.

— Не близко ли?

— Нет, в самый раз. Демонологи сказали, что ста васо достаточно, но мы будем стоять на расстоянии ста двадцати васо, на всякий случай, — сказал Абесибо. — Доставайте цепь!

Воины откинули с повозки льняники и достали длинную цепь, один конец которой приладили к поясу в районе талии узника. Юлиан с испариной наблюдал, как шансы на побег стремительно таят, и с трудом держал себя в руках, дабы не показать тот ужас, что охватил его.

Абесибо указал пальцем в сторону пруда-лужи.

— Ну иди, зови кельпи.

С оборвавшимся сердцем закованный Юлиан побрел вниз по пологому холму, между зеленых всходов яровой пшеницы, к воде. Холодный и пронизывающий северный ветер бился в лицо и толкал в грудь. Ноги не хотели идти, путались, и узник с трудом держал себя, чтобы не упасть — тело его, опутанное липким страхом, не слушалось хозяина. Несколько стражников взобрались по коням с протазанами в руках, готовые догонять и наказывать. У Абесибо и Иллы было все схвачено, и Юлиан чувствовал, как его горло сдавливает рабский ошейник.

Цепь все разматывалась и разматывалась, а Юлиан подходил все ближе к мелкому озерцу. Сверху на холме стояли Илла и Абесибо и внимательно следили за бредущим с понурой головой к озеру рабом.

— Илла, — сказал тихо Архимаг, — давай сойдемся на сумме.

— Если раб не соврал, он не продается, Абесибо.

— Неужели иллюзии прошлого могут быть дороже пяти тысяч сеттов? — натянуто улыбнулся маг, провожая глазами уже подходящего к кромке воды невольника.

Илла Ралмантон ничего не ответил, а лишь стоял, опираясь тростью о рыхлую землю, и наблюдал. Юлиан покачивался у воды, решаясь. Наконец, он с трудом сел на свежую весеннюю траву, звякнув цепью, и мысленно воззвал к той, на чью помощь возлагал надежды. Однако надеяться было уже не на что.

Вода в озере забурлила, и раб опустил глаза вниз, насколько позволял ошейник. Юлиану было противно сидеть здесь перед Вериатель, в цепях, униженным и павшим.

В васо от него прыгнули стройные ножки в сандалиях, по которым стекала вода. Юлиан продолжал смотреть в землю, разбитый и немощный. Вериатель фыркнула, рядом с ней скакнула Мафейка, и обе они, хлопая глазами, уставились на тянущуюся на холм цепь.

— Вот так вот… — подытожил Юлиан, чувствуя смятение женщин.