Удав и гадюка

– Конечно же, знаем! – покровительственно улыбнулся Горрон, хотя глаза его насмешливо блеснули. Он уже понял, что перед ним сидит вампир, пусть и неглупый, но в общении зажатый, неумелый и к тому же излишне добродушный.

– Кхм… Родители мои погибли, когда я был семи лет от роду. Потом я оказался в Тазутте.

– Не гонитесь за гарпиями, Генри. Или перестаньте убегать от них же… – Горрон повеселел от взволнованного вида собеседника. – Что случилось с вашими родителями?

– Извините. Их, наверное, убили.

– Наверное?

– Я больше никогда не возвращался в родной дом из страха, поэтому точно не знаю о их судьбе. Мой отец работал при тюрьме, и, когда он запнулся с кувшином выпущенной из трупа крови на лестнице, у односельчан возникли вопросы. Много вопросов…

– Родители заставили вас бежать?

– Да. Когда стали ломать дверь, мама велела лезть в крохотное оконце, выходящее в огород. Дала все сбережения в плотном кожаном кошеле с голубыми шнурами, – Генри запомнил события того дня в мельчайших подробностях, – и сказала найти в Тазутте дядьку-палача Горвара… живущего на площади в крайнем скошенном доме с красной черепицей.

– И вы нашли? – Рассказ ничуть не растрогал герцога Донталя. Месть и злоба селян, обнаруживших в соседях вампира, были на Севере обычным делом.

– Увы, я чем-то разгневал Ямеса! Меня преследовал злой рок. Дядьку, как оказалось, сморила кровянка. Я остался один, и хотя нашел себе занятие, подбрасывая на площади шары за монеты, но не смог договориться насчет крови. Я был близок к голодному озверению… Это отвратительно! – На лицо Генри легла тень. – Уже теряя рассудок, я пошел к храму Ямеса и упал в ноги жреца, моля о прощении. Он осенил меня жестом Единого.

Герцогиня Амелотта насмешливо вздернула брови; по ее лицу с птичьим носом расползлась ухмылка, но, завидев молчаливую и внимательно слушающую Мариэльд, она смолчала. И не стала издеваться, хотя на языке так и вертелись злые, острые слова.

– Тогда жрец за последнюю монетку, что я отдал ему, велел мне идти поспать и верить в великодушие бога нашего! А поутру… Поутру сам Ямес послал удачу в виде благодетельного старика, который приютил меня у себя… Он же отвез меня в академию целительства во Влесбурге. И оплатил обучение с проживанием. – Голос Генри радостно дрогнул, а его наивные, как у теленка, глаза чуть прослезились. – После этого я убедился в существовании Ямеса! В его доброте! И решил отдать себя целиком лекарскому искусству!

Все вокруг переглянулись, у всех в глазах сверкала ирония. «Недотепа!» – как бы говорила взглядом Амелотта, вздергивая брови. Среди демонов было мало верующих в северную религию. Все промолчали – ничего хорошего они этому уже уронившему достоинство в их глазах вампиру сказать не могли, а Генри поерзал от смущения в кресле и продолжил тихим голосом, решив, что получил молчаливое одобрение:

– В академии мне дали замечательное образование, я оказался на хорошем счету. И даже, прошу извинить за хвастовство… – он густо покраснел и воздел глаза к небу, – смог вылечить пятнистую проказу, разработав соответствующую методику. Из-под моего пера вышли несколько общих книг по целительству, которые оказались очень полезными начинающим практикантам.

– Это все хорошо. Но когда вы встретили Ярвена, вашего приемного отца?

– Ну, буквально с год назад, после того как излечил одного работника господина Хиамского, – подытожил Генри.

– Хороший парень оказался! – настойчиво закивал Ярвен.

– Вы знакомы всего лишь год?.. – неверяще улыбнулся Горрон.

– Да, но юноша стал мне ближе всех.

– Невероятно.

– Столь же невероятно, как и то, что Филипп за полгода якобы привязался к моему Юлиану, – Мариэльд впервые за весь разговор вмешалась и изящно вздернула бровь.

Амелотта язвительно фыркнула, поддакнув подруге. Горрон же качнул головой и сказал:

– Там другое! У Филиппа некогда был родной сын, Теодд, которого ему так остро напомнил Уильям и внешностью, и характером.

– Безумец… – растянула губы в мерзкой ухмылке Амелотта. – Так опозорить свой род, который славился взвешенными решениями и умением держать все под контролем.

– Филипп ответил зову сердца.

– Я тебя умоляю, Горрон! – Амелотта расхохоталась и небрежно махнула рукой. – Белый Ворон растерял всякое самообладание и ум, он помешался в край. Летэ рассказывал, что он три раза просил выписать разрешение, чтобы найти того мага с Юга. А я ведь говорила! Я говорила о ростках безумия в его недостойной душе, еще в… в каком же… Да, в 1750 году! Ты помнишь, Горрон?

– Он тогда вернулся хоронить семью.

– Семья – это совет! И никак иначе! А все прочие, смертные, – это пыль под нашими туфлями, это гниль, это прах, для которого мы боги. И обкатываться в пыли, уподобляясь смертному скоту, – это называется семьей? Не просто так над Филиппом теперь смеются все старейшины!

– Я бы на твоем месте был осторожнее в высказываниях, – ответил с лукавой улыбкой Горрон. – Все старейшины с Дальнего Севера поддерживают Филиппа, а злое слово – это обоюдоострое лезвие.