Удав и гадюка

Ну а самой последней была статуя Зейлоары – богини наслаждения и покровительницы поэтов, музыкантов, писателей, танцоров и всех тех, кто своим искусством утолял телесный и душевный голод. К шее суккуба устремлялись витые рога, а легкая накидка укрывала чувственное тело, которое взывало ко всем самым жарким желаниям даже сквозь складки мрамора.

«Что такое все ранее мной увиденное, – думал Юлиан, – по сравнению с Золотым городом? Да и что такое весь мир?»

А потом он вспоминал историю этого города, лежащего на костях тысяч и тысяч, и ненадолго остывал, чтобы разжечь свой восторг вновь. Ему чудилось – все золото мира, усилия всех некогда живущих зодчих, скульпторов и рабов применили к тому величию, которое было здесь, в Золотом городе, ощущалось в каждом барельефе и каждой статуе.

Так он и шел, и разглядывал все вокруг. По широкой аллее звонко цокали копыта лошадей. Натужно пыхтели рабы, которые несли на плечах шесты паланкинов. К золоченым вратам, которыми оканчивалась аллея Праотцов, со всех улиц стекались люди и демоны, шуршали дорогими одеждами, сверкали драгоценными камнями, пока в конце концов не пропадали на подступах к дворцу, за стенами, где раскинулся огромный парк с подстриженными кустами, широкими дорожками и россыпью фонтанов.

Пока Илла Ралмантон продолжал торопливо стучать тростью под неожиданно начавшимся снегопадом, Юлиан, прищурившись, поднял глаза выше. В некотором волнении он разглядывал, как острые шпили трех монументальных башен дворца вспарывали свинцовые тучи. Дворец рос, дворец давил… Всей темно-серой громадой башен с завешенными окнами он нависал над текущим внутрь его чрева народом, будто пожирая его, как гигантский левиафан.

Еще на подходе к главной башне-ратуше Юлиан стал разглядывать черную стену, выполненную в виде древесной коры. И только когда свита советника прошла через арку и попала в зал, он понял: это не стена. Это и был ствол дерева! Из центра холла к высокому куполообразному потолку тянулся колоссальный платан: кривой, с узловатыми ветвями, усыпанными серыми листьями и белоснежными цветами размером с мужскую кисть. Ветви его обвивали красные ленты.

Это дерево было безмолвным свидетелем еще времен Слияния, когда небо на Дальнем Севере, по легендам, расчертила голубая полоса и из треснутой ткани мироздания излилась Нега. Сколько же ему было лет? Три тысячи? Пять тысяч? Никто не знал, ибо древо это, когда Морнелий Основатель в 236 году воздвиг здесь, на холме, деревянную крепость, уже стояло древним старцем, таким же высоким, широким и скрюченным, и глядело на гагатовые равнины печальным, старым взором. Поговаривали, что корни черного платана простирались на многие мили вокруг, якобы до самой Праотцовской пущи, а еще на заре этого мира юронзии, занимавшие тогда половину материка, подносили ему кровавые жертвы с молитвами о богатом урожае и славной войне.

На плечо замершему Юлиану легла едва ощутимая рука Латхуса. Тот поначалу счел, что резко отставший раб хочет сбежать. Но нет… Он лишь вздрогнул от неожиданности, растерялся и, не спуская зачарованного взгляда с древа, словно во сне последовал за советником.

С Иллы уже снимал плащ его камердинер, отряхивая от налипшего снега. В светлом зале тихо кружили снежинки. Юлиан наклонился и поднял упавший к его ногам белоснежный лепесток, растер тонкую и нежную кожицу, будто проверяя, уж не иллюзия ли это. Потом задрал голову и увидел, как высоко-превысоко, на верхних этажах, ходят люди. Вдоль стен, окружавших черный платан, располагались закрытые беседки, где придворные могли отдохнуть от чужих глаз и обговорить какое-нибудь не очень щепетильное дело.

– О, достопочтенный Ралмантон! – послышался далекий голос.

Из коридора вынырнул мужчина в воздушных темных одеждах, окруженный свитой, и направился к Илле. Лицо его закрывала золотая маска. Древесные корни выходили за овал лица и скрывали уши и лоб, а желтые зубы маски напоминали переплетенные между собой ветви. Через узкие щелочки на советника смотрели глаза, похожие на янтарь. Голову мужчины покрывал алый шелковый шарф, опутывающий шею и затем спускающийся по спине к ногам.

– Почтенный Дзабанайя Мо’Радша из Нор’Мастри, – холодно сказал Илла. – Вы очень быстро вернулись со своей родины.

– Увы, дела вынудили меня, только ступившего на порог дома, сразу же отбыть назад! – глаза в маске мягко улыбнулись, ничуть не уступая исходящей от советника мрачности. – И сейчас я здесь, размышляю, как привезти в Бахро снег для дочери, который она так долго хотела увидеть, – посол тихо рассмеялся. – Я искренне рад, достопочтенный советник, что вам уже ничего не угрожает!

– Быстро же расползаются змеи новостей. Мне будет интересно узнать, кто рассказал о том, о чем история должна молчать.