Удержаться на краю

Посмеиваясь, Реутов сел в машину и выехал из ворот морга. Он хотел еще раз осмотреть место преступления. Он часто делал так – приезжал на место, когда его покидали эксперты, медики, сотрудники. Любое преступление сразу собирает кучу народу, и у каждого своя функция, но Реутову иногда нужно просто приехать туда, где стряслась беда, и подумать. Представить, как жили там люди, пока все не случилось и их жизни не изменились навсегда.

Потому что очень часто случается, что жертва убийства сама предприняла какие-то шаги, чтоб стать жертвой. При этом он был очень далек от обывательского убеждения в том, что, дескать, люди сами виноваты в том, что с ними происходит беда. Ну, вот как сказать жертве изнасилования – а не надевай короткую юбку или жертве ограбления – не надо было носить золотые украшения. Реутов был убежден: любой человек имеет право носить что угодно, ходить там, где ему надо и когда захочет, и никто не имеет права посягать на его имущество, жизнь, здоровье или половую свободу.

Но убийство – если это не сиюминутная ссора пьяных вдрызг собутыльников – всегда имеет мотив и бенефициара, который выигрывает от смерти жертвы. В данном случае от смерти Надежды Рудницкой выигрывала ее сестра Люба, это мотив явный и очевидный: как единственная возможная наследница, Люба вполне могла бы… Но дело в том, что Реутов успел познакомиться с Любой, и стало ясно: она ни за что не убила бы сестру. Не ради квартиры, по крайней мере.

А другого мотива Реутов пока не видел.

Ну, разве что предположить: Надежда так достала соседей, что они скинулись на киллера.

Реутов обошел запыленную берлогу, где обитала Надежда. Осмотрев место преступления, полицейские слой за слоем разобрали картины, находящиеся в квартире, и Реутов невольно принялся их изучать.

Безусловно, у Надежды был талант. Но она использовала его, чтобы изображать разную жуткую хрень: зомби, Апокалипсис, куски гниющей плоти в разрытой могиле, разбитый гроб и снова гниющий труп, мертвые дети, столы в прозекторской с расчлененными трупами… Реутова передернуло от отвращения, до того реалистично были выписаны все подробности. Он вдруг некстати вспомнил рассказ Лавкрафта «Модель для Пикмана», и ему стало неуютно.

Реутов нахмурился, отгоняя наваждение, – он был абсолютно не склонен к истерикам и страхам, а потому еще раз осмотрел содержимое шкафов. Убогая одежда – в основном джинсы и толстовки, минимум косметики, два рюкзака, из которых вытряхнули содержимое, состоящее из грязной расчески, кучки рекламок и шариковых ручек. Книги в квартире были исключительно по искусству, и, судя по всему, ничего другого покойная не читала.

Телефон Надежда использовала обычный, кнопочный, и проверка показала, что сестры не созванивались по крайней мере два последних года.

– Ну, общего у них все равно было мало. Кроме одинаковой ДНК. – Реутов поймал себя на том, что говорит сам с собой. – А гены сгруппировались вообще очень своеобразно – словно доктор Джекилл и мистер Хайд. А ведь в детстве вас принимали за близнецов, вот что хочешь поставлю на это.

Никаких фотографий в квартире не обнаружилось. Надежда, похоже, отринула все мирское, включая семейные связи.

Реутов услышал, как входная дверь, которую он за собой не запер, открылась. Осторожно переместившись, он увидел, что в квартиру проскользнула дамочка лет сорока, невысокая, субтильная, с быстрыми рысьими глазами на смугловатом лице и коротким, агрессивно торчащим носом. Оглядываясь, она прошла по коридору, брезгливо морщась.

Реутов понимает, что это вряд ли какая-то приятельница покойной Надежды – одета дамочка довольно дорого, хоть и вульгарно. Он достал телефон, поставил его на запись и прислонил к ряду книг на полке – отсюда камера «видит» всю комнату.

Реутов предпочитал обзаводиться видеофиксацией всех своих контактов с незнакомыми гражданами.

– Кто вы и что здесь делаете?

Дамочка взвизгнула и шарахнулась в сторону.

Отчего-то Реутов терпеть не мог таких вот теток. Он и сам не понимал природы своей неприязни, но факт оставался фактом: субтильные барышни с раскосыми глазками и острыми носами вызывали у него какое-то инстинктивное отторжение и категорическое недоверие.

Дама резко умолкла, уставилась на Реутова, и пока она его рассматривала, ее глаза все больше округлялись.

– Что вы делаете в опечатанной квартире? – Он поймал себя на том, что было бы неплохо, окажись тетка убийцей. – Это место преступления.

– Откуда мне знать, что нельзя.

Голос у нее оказался под стать внешности – высокий, с истеричной ноткой.

– Опечатанная дверь не навела на нужные мысли?

– Печать снята, а я должна была посмотреть.

– Кто вы и зачем сюда пришли?

– Я Татьяна Рудницкая, мачеха покойной. – Она оглядела пострадавшие от грязи джинсы. – Вторая дочь только вчера соизволила сообщить отцу, идиотка. Ну, я пришла взять какие-нибудь вещи, чтоб отвезти в морг и оценить фронт предстоящих работ.

– Фронт работ?