Удивительные истории о любви (сборник)

А я остался, прислонившись к двери, колени слабели, голова шла кругом… а вроде взрослый дядя. Неужели тебе непременно нужно умирать тут, Энн Грин? Если бы я мог умереть за тебя. Я умею это делать. Я никогда ей этого не скажу.

Я знал, что, умерев тут, она вернется в свой Нью- Йорк 2012 года… но там не будет меня. Там никогда не будет меня.

Сколько у нас есть времени?

А через неделю я помогал ей переезжать. И был бы рад, если бы ко мне, но нет, с одной съемной квартиры на другую.

Переезд случился внезапным и бестолковым, вещи сваливались в кучу, распихивались по коробкам и тюкам, я заказывал машину и был добросовестным грузчиком. К самому вечеру я дотащил последнюю коробку на четвертый этаж по узкой лестнице старого дома на Петроградке.

– Все, это последняя, – констатировал я свершившийся факт и вытер трудовой пот со лба.

– Ты похож на заправского ковбоя! – смеясь, сказала она, окидывая меня взглядом. – Синие джинсы, клетчатая рубашка… осталось только шляпу нацепить.

– Ну, да, – я чувствовал собственный запах, и это мне не нравилось, – слушай, в твоей новой обители есть душ? А то после бойкого трудового дня я похож скорее не на ковбоя, а на прозаичного потного грузчика.

Когда я вышел из ванной, в комнате горела крохотная настольная лампочка, времен Ильича, а Анна лежала на диване звездой, раскинув руки в стороны.

– Ну вот, теперь я похож на человека, – сообщил я, стоя посреди комнаты и не зная, куда себя деть. Она смотрела на меня смеющимися глазами и легонько похлопала рядом с собой. Уговаривать меня не пришлось. Она подвинулась, и я плюхнулся рядом с ней, предсказуемо вытянув ноги за края дивана.

– Сложно быть длинным? – спросила она.

– Гм… я уже привык, – она перекатилась на живот, ближе ко мне, оказавшись немного надо мной, и я замер на полуслове.

– Анна… – мне нравилось называть ее полным именем.

Ее глаза в полумраке комнаты мерцали черными антрацитами. Она смотрела на меня внимательно, не улыбаясь…

– Анна…

Через два дня она погибла в автомобильной аварии.

Я даже на похороны не пошел. Что мне там делать?

– Ты уже дома, Энн Грин, ты уже дома, – шептал я, сидя на подоконнике, – и я знаю, что ты меня помнишь, хотя лучше бы не… Лютой февральской стужей, дубея на ветру, я добрался наконец до Тамары. Она жила в каких-то диких хрущебах на Ломоносовской.

– Совсем скрутило? – спросила она, заглянув мне в глаза, когда я прошел в крохотную кухоньку ее маленькой квартирки.

Я молча кивнул… Что я ей мог сказать?

И тут же понял, как мне хочется рассказать обо всем, что мучило и грызло меня все это время: о том, как я не мог уснуть, ворочаясь часами в постели, как скучал по ней – руками, губами, всем телом… мучительные минуты тянулись невообразимо долго, и не было никакого намека на облегчение.

О том, как я кусал губы до крови, потому что нестерпимо хотел коснуться ими ее губ, кончиков пальцев, светлых локонов и не мог забыть ее запаха и прикосновений, ее смеха и молчания.

Я думал, что будет легче.

Я хотел рассказать о том, как забивал свое время до предела, днюя и ночуя на работе, и как мне казалось, что вот-вот, и станет легче, но стоило мне закрыть глаза, как я словно бы наяву снова и снова переживал то, что было между нами. А потом выпадал из этого забытья в реальность – настоящую, холодную, окружающую меня девственно-чистой пустотой, немыслимой стерильностью безмолвия. Это было нечто неподвластное мне, от чего я терял разум и становился одним сплошным оголенным нервом.

И я так больше не мог, как ни пытался себя уговорить.

Тамара пошарила в недрах кухонных ящиков и поставила на стол небольшой пузырек с мутной зеленоватой жидкостью.

– Что это? – хрипло спросил я.

– Эликсир забвения, – ответила она.

– Что?

– Если ты его выпьешь, Мишенька, – в ее взгляде было сочувствие, – то ты ее забудешь. И продолжится дальше твоя жизнь, но тем самым ты исключишь даже малейшую возможность того, чтобы вам встретиться снова.

– А что, такая возможность есть? – Я встрепенулся.

– Пока люди живы, возможность всегда есть, – она развела руками, – да и после смерти… чего на свете не бывает.

– А если я выпью? – Риторический вопрос…

– Тогда ты забудешь все, что было и тут и ТАМ. Она исчезнет из твоей жизни навсегда. И это будет необратимо, – ее слова не были жестокими, – перед тем как выпить – просто назови ее имя.

– Спасибо вам, – я попытался улыбнуться и встал, – я пойду.

– Иди, – она похлопала меня по плечу.

Прислонившись к холодному стеклу лбом, я сидел на своем любимом подоконнике. Рядом со мной стояла склянка с зеленоватой жидкостью. Всего пара глотков – и я перестану так тосковать по ней, но… но тогда я больше не вспомню ее глаз, не почувствую ее запаха, убью и то, что у нас с ней было, и пусть и призрачную, но все же надежду на то, что может быть, когда-нибудь… но и боль тогда исчезнет тоже.

Я кручу эту чертову склянку в руках и медлю, медлю…

ЭПИЛОГ