Удивительные истории о любви (сборник)

«В Московскую школу прапорщиков, Ивецкому Евгению Николаевичу

Евгений Николаевич,

Извините, что обращаюсь на Вы. Я ведь не видела Вас уже несколько месяцев. Не знаю, захотите ли Вы встретиться, но не могу не сообщить, что буду в Москве. Жду Вас на Николаевском вокзале 27 марта в 18–00. Поезд № 15.

Татьяна Никитина, 3 марта 1915 года»

Я вбежал на перрон, вглядываясь в мелькающие фигуры. Она спала, неудобно облокотившись одной рукой на стоявший в углу купе саквояж. Она спала, а я сидел рядом и смотрел на нее, не смея пошевелиться. Я смотрел на нее и понял, что уже видел ее раньше. Раньше, не в Перми, а тогда, в Сполето, – принцессу из итальянской песни на мосту через речку.

Я получил назначение в 194-й Троице-Сергиевский полк и уехал в Курляндию.

В полку я и встретил известие о февральской революции. Началась «демократия». Стали создаваться солдатские комитеты. В апреле 1917 года нас заставили принять присягу на верность Временному Правительству. В августе развал армии стал очевиден. Фронт откатывался почти без боев.

«Пермь, до востребования, Ивецкой Ольге Федоровне

Мама, как я рад, что наконец-то у меня выдалось время написать тебе. Поздравляю с прошедшим днем рождения! Как ты, моя родная? Напиши, пожалуйста, поподробнее. У меня все отлично. Снабжение регулярное. Две недели назад меня произвели в поручики и дали командование ротой. В блиндаже я живу с капитаном Боженко, он наш, пермский. Георгиевский кавалер и прекрасный человек. Прошу тебя, не верь тому, что пишут в газетах. Конечно, мы отступаем, но это будет продолжаться недолго. В сентябре обещают пополнение. Мама, прошу тебя, передай мое письмо Тане Никитиной. Высылаю его этим же пакетом, так больше надежды, что дойдет. Целую тебя, твой любящий сын

Евгений Ивецкий, 10 августа 1917 года»

В октябре все закончилось. Власть взяли большевики. Один за другим офицеры покидали полк. Уехал и я. В декабре 1917 года я вернулся в родной город.

7

Мы шли по уже вечернему городу. На скользком тротуаре Таня, еще более серьезная, чем обычно, взяла меня под руку. Выйдя на Кунгурскую, миновали кровавую, в лучах заходящего солнца, часовню Стефана Великопермского. Ее лицо оставалось печальным. Ей идет черный цвет, подумал я. Пройдя мимо кафедрального собора, мы оказались в темноте монастырского сада, внизу плескалась Кама, последний пароход плыл с того берега. Я взял ее за плечи.

– Нет, Женя, нет, – тихо сказала она.

Мы виделись редко. И каждый из нас чувствовал какое-то напряжение. Словно какая-то недосказанность.

Летом 1918 года под Пермью горели леса. В воздухе пахло дымом. И тревогой. Дом Мариинского земельного банка – трехэтажное красное здание – заняла ЧК. В июне, опасаясь и прерываясь на полуфразе, заговорили о Самаре. Начались обыски, аресты, расстрелы. После 25 июля, после взятия белыми Екатеринбурга, власть объявила мобилизацию всех офицеров. Я шел в комиссариат, который Советы обустроили на Монастырской улице, в бывшем здании духовной семинарии. Я шел, и вместе со мной, спереди и сзади и по другой стороне улицы шли люди, старые и молодые. Но все одинаковые, одинаковые своей покорной походкой, сгорбленными фигурами, испуганными взглядами. И вдруг какое-то презрение к себе, какое-то гадостное чувство охватило меня. Я развернулся и пошел прочь.

– Если бы ты мобилизовался, я бы перестала уважать тебя, – сказала мне вечером мама. И стальные нотки прозвучали в ее голосе. Наутро я ушел из города.

8

Уже два месяца я служил в 3-м Барнаульском полку. Наконец-то угнетенное состояние, которое не покидало меня последние месяцы, исчезло. Я знал, за что я воюю. Мысли о ней я гнал прочь.

В октябре командир полка сообщил мне:

– Вас вызывают в Екатеринбург, в штаб армии к полковнику Богословскому.

В небольшой комнате с низким потолком и тусклым освещением сидел молодой, лет тридцати, черноволосый человек.