Удивительные приключения рыбы-лоцмана

В некотором неопределенно далеком (но явно более далеком, чем то, которое описывается в «Дне опричника») будущем мир оправляется после недавно завершившейся чудовищной войны между исламской и условно христианской цивилизацией. Европа развалилась на множество небольших государств, население которых (люди разного размера – от совершеннейших малышей ростом с пивную бутылку до гигантов-троллей) пребывает в рабской зависимости от всевозможных источников наслаждения, сильнейшим из которых считается теллурий – особый наркотический металл, месторождения которого обнаружены на Алтае. В России, занимающей территорию «от Смоленщины до Уральских гор», в качестве государственной идеологии утвердился «православный коммунизм», в Европе – разные формы технократии, а правят всеми этими причудливыми политическими образованиями лидеры, более всего похожие на персонажей компьютерных игр.

Именно об этом странном, отчасти завораживающем, отчасти пугающем мире и вещают голоса, перехваченные в эфире и мастерски отлитые в буквы Сорокиным. Мечтает о юной школьнице немолодой педофил. Ведет прямое включение с карнавала в недавно освобожденной от мусульманского ига Кельнской республике наркоман-журналист. Забавляется со специально выведенным в лабораторных условиях «живым удом» престарелая королева Шарлоттенбургская… Одна глава – один голос, одна история. Истории иногда получают развитие в других эпизодах, иногда обрываются и уходят в никуда, не образуя никакого цельного повествования, но при этом создавая исключительно яркое и богатое мозаичное панно.

Фасетчатый, словно бы увиденный глазом стрекозы мир «Теллурии» поражает своим разнообразием. Сорокин, как истинный бог языка, властен над любым стилем – от языка молитвы до языка профсоюзного собрания, от письма в ЖЭК до экстатического пророчества, от говора «правильных братков» до пелевинского пристеба. Переключая регистры, нажимая на педали и словно по волшебству исторгая из своего писательского горла всё новые и новые тембры и интонации, Сорокин словно бы упивается собственным всемогуществом – в самом деле крайне впечатляющим, но – если можно так выразиться – несколько беспредметным.

Мир, описанный в «Теллурии», не выглядит сколько-нибудь новым – ни по отношению к прежним сорокинским футурологическим опытам, ни даже по отношению к мировой фантастической традиции в целом. То, что Сорокин умеет говорить на тысячу голосов, мы тоже знаем уже очень давно – начиная со времен незабвенной «Очереди», если не раньше. И в этом контексте пышное великолепие «Теллурии» выглядит избыточно, заставляя невольно задаться грубоватым в своей простоте вопросом: «А что сказать-то хотел?». Конечно, изобретательному читателю не составит труда придумать пару десятков правдоподобных ответов, вчитав в сорокинский текст любые глубинные смыслы (благо материал располагает). Однако в целом есть ощущение, что правильный ответ выглядит разочаровывающе обыденно: да ничего. Ничего специального Сорокин нам сказать не хотел – просто развлекал неземной красоты видениями будущей жизни. И это, конечно, похвально и даже в чем-то гуманно. Но всё же трудно не огорчиться, когда единственный на всю страну полноценный языковой бог в очередной раз глаголет пустоту.

Людмила Улицкая

Лестница Якова

[63]

Для меня романы Людмилы Улицкой обладают легким привкусом guilty pleasures – «запретных удовольствий»: что ни делай, но никуда не удается деться от ощущения, будто сидишь на кухне (ну, или окей – в кофейне) с подругой, и подруга тебе рассказывает яркую, увлекательную и трагическую историю своей семьи. Вроде бы занятие вполне безгрешное и даже душеполезное, но какое-то суетное, что ли. Неосновательное. Такое, что если увидят, то как бы немного неловко.

Если вы хотя бы отчасти понимаете, о чем я, то имейте в виду: новый – без всяких преувеличений долгожданный – роман Людмилы Улицкой «Лестница Якова» вновь заставит вас пережить эту гамму неоднозначных чувств. Снова кухня, снова подруга, снова бесконечный и плавный женский нарратив о пережитом, о травмах поколений, о том, как прошлое пробирается в будущее, используя живых теплых людей в качестве своих бездумных и беззащитных носителей. И всё одновременно и хорошо, и правильно, и оторваться трудно, но как-то очень уж понятно, ожидаемо и предсказуемо.

Впрочем – и это, на самом деле, тоже хорошая новость (кто сказал, что любой роман непременно должен превосходить читательские ожидания) – все остальные чувства, традиционно вызываемые прозой Улицкой, в новом романе тоже на месте: все семьсот с лишним страниц мы будем остро, порой до боли сопереживать героям и искать (а главное находить) параллели с прошлым своих родных, друзей, знакомых.