Удовольствие есть наказание

Я их нормально вовсе не могу воспринимать. Не могу я совмещать своё химико‑биологическое нутро и гуманитарные науки. Для меня они кажутся смешными и не приносящими совершенно никакой пользы. Будто людям следует знать, что же происходит у несуществующих людей в их несуществующих жизнях. Жаль, что люди могут доверять этим каракулям, представлять себе этих героев, а в конце безответно влюбляться в нереального персонажа. Это я уже считаю крайней степенью гуманитаризации человеческой особи. Считать так надо и всем остальным людям. Прошу, Элис, не читай романов. Нет в них смысла. Что толку в том, что ты узнаешь историю Печорина, Паратова или Болконского? Типичные угнетатели и не более того. Читала я про них всех и лишь чувствовала горечь от прочитанного.

Тебе и так достаточно в жизни зла. Беспокоиться уже не о чем. Я устрою всё так, чтобы к тебе никогда в жизни не попал ни один роман. Это я тебе с высоты химико‑биологического образования говорю. Не обижайся на то, что я тебе говорю и делаю – всё это ради твоего же собственного блага. Будучи человеком науки, я привыкла смотреть на людей, как на куски мяса.

Привязываться к ним – себе дороже. Визуализировать их склизкие липкие части тела, соединяющиеся друг с другом – гораздо лучшее, нежели думать, что такое их душа. Да и душ, собственно, никаких нет, Элис. Всё это – популяризация среди стада. А они, представляешь себе, берут и ведутся! Дурачки всё‑таки. Но я их не виню. Сама такой была. Моя бабушка была уж слишком православной. Каждое воскресенье я ходила в храм вместе с ней. Приходилось. Она считала, будто я мрачна от каких‑то там бесов. Поэтому мне приходилось исповедоваться перед батюшкой. Не люблю я этих батюшек. Полные они, жируют за счёт прихожан, а потом эти же самые прихожане прибегают к ним грехи замаливать. Так подло это всё, лицемерно и грязно! Мне жалко было этих глупеньких людей до слёз. Они ведь будто и не видят всей этой роскоши, что блестит на этом белом храме. На этой церквушке золотой купол. Эти "святые" люди каждую ночь устраивают там пир во время чумы. Дикие они, превращаются в чертей по ночам. Там каждую ночь до утра они набивают животы и танцуют на костях своих бывших умерших прихожан. А тех, кто раньше посещал их сатанинский кружок, они убивали, жарили на медленном огне, приправляли специями и в конце сжирали прямо с костями, кожей и хрящами. Глаза их наливаются кровью, зубы превращаются в клыки, а животы раздуваются до неимоверных размеров. Думать о них даже сейчас страшно. Какие же всё‑таки они твари! Так дурить людей и не краснеть! Это – черти всё, а не люди! Я даже не знаю, какими ещё словами их бы назвать, а лучше обозвать. Христопродавцы чёртовы! Да, странно это видеть в письме от меня, но всё же. Для людей верующих они являются именно этим. И я нисколько не стыжусь подобных выражений, ибо все эти образы являются порождениями моего собственного воображения. Я боялась этих кошмаров. Бабушка уверяла меня в неправдивости моих мыслей. Теперь же я вижу, что была безоговорочно права. Видеть свою правду сейчас есть одновременное наслаждение и грусть. Ведь я‑то была права. Всегда права. Сама бы ты видела эти кошмары, не смогла бы тогда противиться моим словам. Какие угодно вообще твои аргументы сломались бы об мои. Тот случай, когда я смогу подобное доказать, надеюсь, не наступит. Не зная тебя до конца, не хочется тебя сразу же и потерять. Как пылинки по полу, мы могли бы спокойно бежать вместе. Однако же нас разделяет расстояние.

Жду тебя так же, как и все, непременно. Расстояние, думаю, не помешает качеству нашей дружбы. Ты ведь хороший человек. Но так говорил Клаас, поэтому я всё же склонна тебе не доверять. Да, после такого длинного письма странно так говорить, но ты всё точно поймёшь. В этом я сомневаться не могу. Такое уж у меня сложилось мнение о тебе после всех рассказов Клааса. Я начинала проводить что‑то вроде медитаций рядом с Родом. Я стояла за стулом, расположенным у стола, глядела на этого черепашонка и думала о вечном. Он иногда открывает свой рот, пуская оттуда пузыри, и щёлкает челюстями, стараясь выговориться.

Я знаю, что он этого сделать не мог, но всё же мне хотелось верить. Своим боковым зрением он прожигал меня насквозь. Когда же Род высовывал нос, чтобы дыхнуть, мне хотелось, чтоб он сбежал из этого импровизированного аквариума прямо ко мне.

На панцире из светло‑зелёных очертаний будто вырисовывались буквы. Впрочем, это всё из‑за недосыпа. Голова уже тогда так болела, что только Родик мне помогал своим немым участием.

В мыслях он всё так же здесь. Плавает Родик тут, в этом кипящем котле, вместе со мной и нашей компанией. Не хотела бы ты присоединиться к нам?

Но не отвечай. Знаю, что не одобришь, ибо жизнь тебе сейчас гораздо важнее, чем мне. Ты столько пережила. Поэтому хотелось бы мне тебя хоть как‑то успокоить. Позволь мне рассказать, что происходило со мной во время этих самых медитаций.

В голове загорается звезда счастья, заставляя верить в будущее.