Угли войны

А потом, когда я уже готова была поверить, что до конца дней буду крутиться по этой нескончаемой лестнице, ступеньки кончились. За последним витком открылся длинный, мягко освещенный коридор метров трех в высоту и двух в ширину. Мы замешкались на секунду-другую. Лестница нас измучила, но коридор – с виду ровный и непримечательный – пугал неизвестностью.

Адам оглянулся через плечо:

– Как ты думаешь, успеем пройти до конца, пока они нас не видят?

Я взяла его за запястье:

– Ну, не оставаться же здесь.

Впереди, в конце коридора, я видела черный прямоугольник – открытый проем в темное помещение. Если попасть туда раньше, чем первый преследователь спустится по лестнице, там можно укрыться – хотя бы на несколько минут. Мы побежали, переставляя дрожащие от голода и усталости ноги. Сердца колотились о ребра, легкие горели.

Адам двигался длинными плавными шагами, отработанными на беговой дорожке, а я боролась со своими стареющими мышцами, знававшими когда-то военный тренаж, но с тех пор потерявшими и силу, и выносливость. Меня держали только страх и решимость, вынуждавшие бедра и икры напрягаться так, как они не напрягались много лет.

Коридор, будто в дурном сне, все не кончался и не кончался. Мы бежали, а цель не становилась ближе. Спиной я заранее чувствовала взгляды убийц и вся сжималась в ожидании пули…

А потом мы врезались в стены по обе стороны темного проема.

Ребра у меня ходили ходуном. По краям поля зрения наползали тени. Голова плыла, и заговорить не хватало дыхания. Я уставилась на Адама, который просунулся в проем и всмотрелся в темноту.

– Прошу, – сказал он.

Адам обнял меня, и я сквозь рубашку ощутила тепло его груди. В этом стерильном, нелюдском коридоре простая человеческая близость до нелепости успокаивала.

– На вид там места не много.

– Может, есть еще одна дверь. Такую лестницу строят не для того, чтобы попасть в чулан.

Я пожала плечами. Существа, построившие этот ход, превратили в причудливые загадочные скульптуры целую солнечную систему. Кто знает, какими еще сюрпризами они нас порадуют.

Остановившись на пороге, я выскользнула из объятий юноши и повернулась к нему лицом:

– Послушай, Адам, я…

С лестницы закричали. На предпоследней ступеньке стояли двое в потертой, неформенной боевой броне, и в руках у них были тяжелые метатели.

Нас настигли.

Адам молча отшвырнул меня назад, спиной в темноту за дверью.

Я вскрикнула, ударившись о пол. В тот же миг стены комнатушки осветились, и прозрачный барьер, шурша, как лезвие заботливо смазанной гильотины, запечатал вход.

Адам остался снаружи, в коридоре. Он шарил ладонями по прозрачной стене, искал способ ее открыть. Я с трудом встала.

Беззвучные удары его кулаков по двери прекратились, как будто Адам понял – бесполезно. Солдаты за его спиной поднимали оружие. Я крикнула ему, но Адам не услышал. Мгновение застыло, и все, что мне оставалось, – смотреть ему в глаза.

Он начал выговаривать одними губами: «Люблю тебя». Но выстрел не дал ему закончить. Он ударился о невидимую стену, корчась и размахивая руками, как человек, зажатый в львиных зубах. Я видела, как взорвалось его правое плечо, как обвисла рука, как страшно забелела в свечении стен обнажившаяся кость и как ее залила тошнотворно красная кровь. А они все стреляли. Изрешетили давно мертвое тело, которое держалось на ногах только от толчков пуль, прижимавших его к разделившей нас стене. Стрельба прекратилась, когда его уже невозможно было узнать и не осталось ни малейшего шанса, что в теле теплится искра жизни. Тогда он неуклюже соскользнул на пол, оставив на непроницаемом стекле густую, как лужа на бойне, кляксу. Я не сводила глаз с кровавых клочьев его волос, в которых виднелись куски чего-то вязкого и острые осколки костей. Я кричала. Не от страха – это был крик горя, раскаяния и ярости и почти нестерпимого желания пробить эту дверь и голыми руками растерзать солдат в броне, сорвать с них шлемы, выковырять глаза, задушить, размозжить им головы об пол. Уничтожить так же безвозвратно, как они уничтожили Адама.

Когда они приблизились, я бушевала, с бранью колотила ладонями по стеклу. Два дня я бежала – сейчас мне казалось, два года – и была по горло сыта бегством. Я перешла черту. Что-то во мне порвалось, и мне было плевать, что меня тоже убьют, лишь бы драться, отомстить за смерть друга и врезать по всем гадам, что дырявили мне душу с пожара на Пелапатарне. Знай я, как открыть барьер, наверняка бросилась бы на них.

Но когда они прошли половину расстояния до меня, моя камера пришла в движение. Она отъехала от коридора – и останков Адама, и дверь стала удаляться, пока не превратилась в крошечный светлый овал в огромной непроницаемой тьме.

38. Аштон Чайлд