Угловая комната

Дождь усилился – и все в несколько минут кончилось: таджики зарыли гроб, насыпали над могилой холмик с полметра в высоту, хорошенько утрамбовали его лопатами. Валера воткнул в головах могилы дедов крест, спросил что-то у мужичка в пиджаке; невесть откуда взялись табличка и венок – еловые ветки, перевязанные лиловыми лентами. Венок прислонили к кресту, про табличку Валера сказал:

– Завтра приделать, – и сунул за пазуху. Один угол, не поместившись, торчал из воротника спецовки; я прочитал: 9.VI.2018.

Бабушка взяла у меня фотографию, поставила ее рядом с венком. Потом взяла гвоздики, стала разбрасывать их по холмику. Валера остановил ее:

– Сначала стебли обломать, а то заберут.

– Куда? – не поняла бабушка.

Валера улыбнулся:

– Продавать.

Бабушка замерла на секунду, подумала. Подумав, собрала гвоздики и переломила букет пополам.

Мужички в комбинезонах – а за ними остальные – двинулись к пазику. Бабушка еще раз оглядела могилу, березки, лопаты. Сказала таджикам:

– Только не забудьте про табличку.

И следом мне:

– Ну, пойдем.

Я ужасно замерз и, добравшись до пазика, первым делом натянул на себя джемпер. Потом отыскал салфетки, вытер руки. Потом дал салфетку бабушке. Потом – маме. Потом – Вере, с которой вдруг оказался на соседних местах, – бабушка села с Ольгой Павловной. Потом салфетки кончились.

– Напомните адрес кафе, – обратился мужичок в пиджаке к бабушке.

Бабушка напомнила.

– Через полчаса будем там, – сказал мужичок. – По пути Игорька высадим. Так что если хотели отблагодарить, то лучше сейчас.

Бабушка, кажется, не удивилась. Только вздохнула:

– Прям умереть как хотела, – и полезла в сумку.

– Ну и семья у нас, – сказала мне Вера, когда синий забор остался позади, – какие неживучие мужики. Валера в пятьдесят девять ушел, и Гриша в пятьдесят девять. А отцу твоему и пятидесяти не было.

– Не было, – согласился я.

– А я, дура, думала, что проклятие: пятьдесят девять – и ни годом больше. Выходит, пятьдесят девять – еще по-божески.

– По-божески, – согласился я.

– Люся ведь, как Валеру схоронили, на могиле ни разу и не была. И мы с Гришей редко ездили, хотя Гриша любил Валеру – какой-никакой брат. Теперь вот порядок на могиле будет. Будете ходить, ухаживать.

– Будем, – согласился я.

Игорька высадили сразу за мостом. Потом быстро, почти без пробок доехали до кафе. Мужички, прощаясь, улыбались – почти что обещались скучать: видимо, бабушка отблагодарила основательно. Даже водитель высунулся из окна и прокричал:

– До свидания!

– Ну уж нет, – сказала бабушка, – давайте без свиданий.

Мы вошли в кафе: запах супа, «Подсолнухи» Ван Гога на стене, «Шербурские зонтики» из динамика. Появилась администраторша и первым делом пересчитала нас.

– Семеро, – сообщила она, – а накрыто на шестерых.

Бабушка словно удивилась – ну какое недоразумение! Администраторша отчего-то заупрямилась, не могла найти ни седьмого супа («всё строго под заказ»), ни седьмого стула («посадка полная»). Наконец стул нашелся и с супом решилось:

– Это солянка? – спросила мама.

Бабушка ойкнула, зачастила:

– Прости, прости, бога ради, я не подумала…

– Ничего страшного, – перебила мама. – Вот еще, об этом думать – как будто больше не о чем!

– Я сейчас закажу: было что-то без свинины – лапша или грибной.

Но мама отказалась и от лапши, и от грибного: чтобы успокоить бабушку, подцепила шпротину, положила ее на хлеб, откусила. Я подумал, что и сам обошелся бы шпротиной: есть не хотелось, хотя от вчерашних котлет времени прошло прилично. В общем-то, ничего не хотелось – но об этом было.

Я налил себе и бабушке вина, Вере с Ольгой Павловной – водки. Миша не пил, мама и Нина отказывались.

– Еще чего, – сказала бабушка. – А помянуть? – и сама плеснула вина в бокалы.

Нужно было что-нибудь такое произнести, за что-то выпить. Бабушка взялась рассказывать, как каждую субботу отец ни свет ни заря заглядывал к ней в спальню. Она еще лежит, раскладывает на ноутбуке пасьянс. Он уже оделся, спрашивает, во сколько на рынок. Она всякий раз одно и то же: дай отдохнуть, целый день впереди, за неделю устала как лошадь. Он исчезает, чтобы через десять минут явиться как ни в чем не бывало.

– А чего он? – спросила Ольга Павловна. – Такой нетерпеливый был?

– Терпеливый-терпеливый, – вздохнула бабушка. – Памяти не было, а терпения – сколько хочешь.

За это и выпили.

На горячее был гуляш – разумеется, из свинины. Вера с Ольгой Павловной успели выпить еще по три рюмки – безо всяких поминов, но под горячее вдруг захотели речей.

– Пусть молодой человек скажет, – показала Ольга Павловна на меня.

Я попытался:

– Я, в общем-то, не мастер говорить.

– Да и говорить необязательно, – добавила бабушка. – Главное, Оля, помнить.

Но Ольге Павловне было похер, помню я или нет:

– Нет, пусть скажет. Сын он или кто?