Угловая комната

Ты видишь город, лишенный небес, приговоренный быть лишь собственной тенью в мире, насквозь подчиненном человеку. Я же вижу город, что без интереса взирает на все наши идеи, вчерченные в три измерения, банальные, как счета за газ, на наши представления о жизни между прахом и облаками. Ты твердишь, что стоит лишь захотеть проснуться – и сон отступит, обнажая житейское дно; ты не понимаешь и все время говоришь о другом, а я бессилен объяснить и оттого сержусь – на что-то или вовсе ни на что. Но слез не будет: сердце способно страдать невидимо, в пронзительной тишине, час за часом, годы, всю жизнь, обреченное в своей борьбе с неизбежным.

– Сколько времени? – спрашиваю я у прохожего.

Половина восьмого – долго же я спал, Марсьенн. В нашей комнате – чужие вещи: чемодан из прессованного картона и пара мокасин у входа, мужское саржевое пальто через стул и женская куртка на кровати. Дракон на стене улыбается шире прежнего: он не боится нас – как ночь не боится фонарей, а скала – прибоя. Двое у выхода из отеля – сплошь в сером, воротники до самых глаз, руки в карманах – еле заметно кивают друг другу, увидев меня. Они решают выждать пару секунд, прежде чем увязаться следом, – я знаю эти приемы наизусть. Я обману их – прыгну в такси: они вдруг подскочат, замашут руками – но мы уже мчим по набережной. Называю таксисту дом по улице Рамбюто – я помню номера нескольких таких домов, не раз выручавших меня в прошлом. Я прошу:

– Подождите минуту, – и выхожу из машины.

Вокруг жизнь – совершенно ненужная: гирлянды, лимонные деревца, плетеные спинки кресел, запахи хлеба и горчицы, пестрая реклама пива, махина Помпиду вдалеке, вой сирен с бульвара, мириады велосипедных рулей. Скорее – в душную темноту коридора, в спасительную тесноту. Тут налево, три ступеньки вниз, две вверх, опять налево. Маленькая дверца – незапертая, как всегда; за дверцей – подворотня: столетняя пыль, тишина, неподвижное тело в луже мочи. Проулок, еще один – не задерживаться, не терять ни секунды. На мгновение площадь перед госпиталем ярким пятном, потом сад – и снова пыль и плесень и загаженные дворы. Кажется, Клиши – нет-нет, через одну. Наконец, твое окно – что теперь? бросить камень? вскарабкаться по трубе? К счастью, на крыльце возникает экономка – и вот уже держу ее за рукав:

– Марсьенн, – только и могу выговорить я.

– Убирайтесь, – шипит экономка, – или я вызову полицию.

Показавшийся вечностью час под козырьком бакалеи: что, если ты не появишься, если придумала себе дела на вечер – подружка, балет, Сен-Клу? Но ты появляешься со стороны Пигаль, стараюсь держать себя в руках, стараюсь не закричать, не упасть тебе в ноги, не зарыдать.

– Я все знаю, – говоришь ты. – Утром меня допрашивали.

Давай выпьем вина, закажем сыры, паштет – все, что захочешь. Давай выкурим по сигарете – выкурим хоть целую пачку.

– Это правда? – спрашиваешь ты. – Ты правда сделал это?

Не закричать, не упасть тебе в ноги, не зарыдать.

– Ты обманул меня, – говоришь ты. – Я больше не хочу тебя видеть.

Все-таки рыдаю и кричу – и обхватываю твои щиколотки: я не дам тебе уйти. Ты не можешь уйти, только не уходи. Это все было для тебя, только ради тебя – почему ты не понимаешь? почему не можешь забыть об остальном – и остальных? Сейчас я проснусь; я встану и налью воды в кофейник, я решусь на сигарету, начну искать зажигалку – и вдруг передумаю курить и пить кофе. Я почувствую тяжесть во всем теле – и неодолимое желание вернуться в кровать. И вот я снова в кровати и вижу все тот же сон: меня не было всего секунду. Словно я открывал глаза на миг – и вот я снова по эту сторону век.

– Я больше не хочу тебя видеть, – повторяешь ты.