Угловые

— Ужо солененькаго-бы чего-нибудь… Тешки-бы съ соленымъ огурцомъ, что-ли, — сказалъ онъ, отчаянно куря папиросу.

— Выговори себ у давальщицъ-то соленой рыбки… Поставятъ… Вдь безъ сотки не примешься за писаніе, — сказала ему Кружалкина.

— Какъ возможно! Само собой, освжиться слдуетъ. Иначе рука не будетъ ходить.

И вотъ часовъ въ восемь утра передъ писаремъ опять стояли рюмка безъ ножки и сотка водки и лежали на тарелк огурецъ, соленая рыба и хлбъ. Писарь снова готовился писать прошенія окружавшимъ его жилицамъ квартиры Кружалкиной и другихъ сосднихъ квартиръ. Онъ выпилъ водки, поморщился, погладилъ ладонью желудокъ, закусилъ маленькимъ кусочкомъ рыбы, отеръ руку о голову и, наконецъ, сталъ приниматься за писаніе. Обитательницы угловъ смотрли на вс его приготовленія, какъ на священнодйствіе.

— Ты ужъ, голубчикъ, какъ-нибудь пожалостне, — сказала сдая старуха съ вершковымъ проборомъ въ волосахъ.

— Горькія слезы прольетъ благодтель — вотъ какъ напишу, — похвастался писарь, обмокнувъ перо въ чернила, посмотрлъ его на свтъ, отеръ о плечо и опять обмокнулъ, а затмъ поправилъ лежавшую передъ нимъ бумагу. — Ну, съ кого начинать?

— Съ меня, съ меня… — послышались голоса, и обитательницы угловъ стали тсниться, отталкивая другъ дружку отъ стола.

— Стой! Чего вы лзете! Не напирай на столъ! Подбитая физіономія! Подходи сюда. Съ тебя начну. Ты дама замтная.

— Да у меня, голубчикъ, ничего не подбито. Это такъ, отъ втру — выдвинулась женщина съ подвязанной скулой.

— Ну, мн наплевать. Куда писать прошеніе-то?

— Мн три. Одно въ человколюбивое общество, другое въ попечительство, а третье, чтобы по купцамъ могло ходить. Да ужъ нужно мн и четвертое на сіятельство, потому есть у меня дв графини и одна княгинюшка. Именъ-то не надо, а просто такъ: его степенству и ея сіятельству.

— На манеръ бланковъ стало быть. Ну, ладно. Начнемъ съ купца. А вы милыя, — обратился писарь къ другимъ женщинамъ: — чмъ вамъ зря около стола торчать, шли-бы дломъ заниматься. Вдь четыре прошенія. А напишу ихъ, такъ позову васъ. Идите.

— Да какія у насъ дла? У насъ длъ никакихъ нтъ, — отвчала жилица съ вершковымъ проборомъ. — Напились гршнаго кофеишу — вотъ и вс дла.

Женщины не расходились.

Писарь повторилъ:

— Начнемъ съ купцовъ… Этихъ надо такъ пробрать прошеніемъ, чтобъ его въ дрожь кинуло, чтобы мурашки заходили по спин. Вотъ какой у васъ писарь-то старательный! — похвастался онъ.

— Старательный-то старательный, а только ты, голубчикъ-баринъ, дорого берешь по гривеннику, — заговорила женщина съ повязкой. — Вдь вотъ написала-бы я и пятое прошеніе, чтобы по купчихамъ носить, да денегъ-то много ужъ очень: полтинникъ.

— Ну, теб за количество скидку можно сдлать. Изволь, за пять прошеній два двугривенныхъ, — отвчалъ писарь.

— А ты три гривенника возьми.

— Ну, вотъ, опять торговаться! Я ужъ спустилъ, а ты опять. Съ артистами, мать моя, не торгуются. А я артистъ своего дла. Имени купца, разумется не упоминать? Глухо. Ваше сіятельство, превеликій благодтель…

— Да, да, не упоминай. Просто такъ, чтобъ прошеніе къ какому-нибудь купцу подходило. Вдь возвращаютъ его потомъ обратно. Имя можно на конвертахъ. Десять конвертиковъ я запасла.

— Экъ, тебя! Ты-бы еще сотню!

— Да вдь у меня много благодтелей-то, и все такіе, которые никогда къ празднику но откалываютъ. Хоть двугривенный да вышлетъ.

Перо писаря заходило по бумаг, и черезъ минуту онъ прочилъ:

— «Ваше боголюбивое степенство, господинъ именитый купецъ, покровитель сирыхъ и убогихъ!» Такъ лучше — сказалъ онъ. — А превеликую благодтельницу мы для купчихъ оставимъ. Хорошо такъ?

— Да ужъ теб лучше знать, ты баринъ, ты ученый.

— Я, тетка, изъ старыхъ кантонистовъ. Меня за ученость-то драли, какъ Сидорову козу! — опять похваляется писарь, и перо его опять заходило по бумаг.

Къ женщин съ подвязанной скулой подошла старуха съ вершковымъ проборомъ въ волосахъ и заговорила:

— Деньги-то есть-ли у тебя? Пять прошеніевъ пишешь, а у самой денегъ нтъ. Ты прежде деньги господину писарю покажи.

— И покажемъ, когда напишетъ. Въ лучшемъ вид покажемъ. Говоришь: нтъ денегъ. Нешто ты въ мой карманъ лазала? Должно быть, по себ судишь, дрянь. А я вчера для прошеній-то подушку заложила. Да…

Писарь пришелъ въ смущеніе, остановился писать и сунулъ перо за ухо.

— Деньги на бочку! — крикнулъ онъ, стукнувъ ладонью по столу. — Да, да… Деньги, тетка, впередъ, вс впередъ. Вынимай-ка сейчасъ, втренная физіономія, и клади сорокъ копекъ на столъ, — прибавилъ онъ, обращаясь къ женщин съ подвязанной скулой.

— Да деньги у меня въ сундук.

— Сходи въ сундукъ, пока я пишу купеческое прошеніе, и принеси ихъ. Ну-ка, налво кругомъ, маршъ! Да и вс вы деньги приготовьте. Ну, ну! Слушайтесь команды.

Женщины зашевелились и стали отходить отъ стола.

XIV