Угодило зёрнышко промеж двух жерновов

Несмотря на все взвихри настроений от событий на родине – наша с Алей работа не слабнет ни на день, никогда. Я уже расставался с «Мартом», с 88-го перешёл в «Апрель», больно влекущий его поспешливой новизной – и неоглядным сползаньем России всё дальше в пропасть. Всякую очередную главу Аля набирает на машине IBM – и всякую же сопровождает на обширных полях своими оспорами, советами, предлагает перестановки, ужатия, порой – выбросы. Эти заметки её – неусыпный контроль качества, иногда меня раздражающий, иногда восхищающий, – но всегда зоркая помощь и всегда неутомимый подпор в неохватной, по задаче и объёму, работе. Затем Аля перегоняет текст (ах, спасибо новой технике: при наших объёмах и темпах мы бы с пишущей машинкой погибли), иногда выдвигает ещё новые возражения, я снова принимаю по ним решения – и она выбеляет главу начисто. От удачи этого совместного движения мы оба молодеем. (Но и так, говорила Аля: испытывает она угнетение, многолетне следя в подробностях – неостановимое в 1917 крушение России. Да не следя – прямо живя в нём.)

И так мы плотно, погружённо работаем, что досаднейше приходятся нередкие поломки и неполадки в машине, вызывать мастера за много миль – и не во всякий день приедет, и на наших холмах дорога часто – одна гололедица, и ещё как скоро справится, и ещё все ли детали найдутся у него. От перерывов наборной машины работа не останавливается: Аля тут же берётся за редактирование рукописей Мемуарной библиотеки – ведь размахнулись мы ещё и на эту непосильщину. Легче всех прошёл Кригер-Войновский[600], последний царский министр путей сообщения – высокая достойная культура ума, государственный опыт, оттого и перо, – такими людьми наш век всё менее избалован. – Уже гораздо больше потребовала рыхловатая рукопись Сергея Евгеньевича Трубецкого[601], младшего члена знаменитой интеллектуальной семьи. – И гомерическая работа свалилась по интереснейшим мемуарам москвича Окунева[602] за первые советские годы. Беда была в том, что досталась нам самиздатская перепечатка с сотнями ошибок в цифрах, датах (перепутана была и последовательность записей), географических названиях и личных именах, которыми пестрит дневник. Приходилось проверять по многим энциклопедиям, разным случайным источникам, а больше всего – по газетам того времени, микрофильмы которых у меня и были. Но редактура, вероятно, и стоила того: под гнётом раннесоветского времени таких свидетельств почти ведь и не сохранилось. Они тоже – ещё не для сегодняшней Гласности. (Ещё подобную книгу мы в «Имке» выпустили – И. И. Шитца, «Дневник “Великого Перелома”»[603].)

Но бывал ли у Али хоть один день без вторжения внешних помех? То и дело телефонные звонки – и от настырных корреспондентов, всегда порывистых найти какой-то сладкий выклев, и от эмигрантских любителей поговорить, и вообще от неожиданных лиц (номер нашего телефона как-то всё шире растекался). И многие эмигранты – с просьбами, бедами, Аля помогает безотказно. – А то ещё и самые внезапные звонки в ворота: два раза прибраживали явно душевнобольные женщины с жалобами, что их измучило зомбирование от КГБ, – и чтоб я защитил и выручил. Непогода, а то и мороз, и идти ей вроде некуда, значит, везти её в ближнюю гостиницу, устраивать, кормить, успокаивать. И одна уедет, а другая останется безчинствовать в округе – и соседи корят нас, какие к нам посетители «эти русские». – А раз, на своём автомобиле, а наши ворота нараспашку, приехал третьеэмигрант из Торонто, тоже тронутый: привёз «идеологическую бомбу» – проект, как спасти мир соединением Дарвина, Маркса и Фрейда. Приехал – в мороз 25°, но у него в машине – жарко, и он не уедет, пока мы не прочтём и не одобрим. – А то, углядя в «Новом русском слове», как пройти к нам по лесной дороге, – жена некоего московского художника, пешком, с чемоданом: тут, в чемодане, образцы его работ, а вообще он написал три тысячи картин и все их подарил Соединённым Штатам; но американское посольство в Москве что-то медлит принять безценный дар – так чтобы я повлиял на американское правительство, ускорил. И её с чемоданом – везти в обратную дорогу. – А ещё же, не так редко, гудит в ворота проезжий американец, или семья, или экскурсионная компания: «Только на полчаса! пожать руку!»

А помощь Фонда семьям зэков – надо же в Россию лить. С Перестройкой оживилась связь – письма, деньги, посылки.

Слишком много груза – и сразу вместе, и всегда, постоянно. Уплотняется время, чтоб не пропадала минута – и никогда. К вечеру: откуда брать силы? А это ещё – не конец дня, ещё и за полночь работа длится. И потом – короткий, малый сон, не всегда и глубокий. А никто за неё не сделает.

Тяжко – но что́ мы смеем остановить? чего – не делать?

От «перестроечного» размораживания усиляется и внешняя тряска. Ещё не знаем толком последнего события или текста – уже звонки прессы: ваша реакция? И Аля – отговаривается. (Да что ж я им – ежедневный комментатор, что ли?)