Угодило зёрнышко промеж двух жерновов

А настроение столичной общественности – всё дальше разогревалось. Смелела устная гласность и прореза́лась в печати, касалась сегодняшних болевых точек. И в газетах там и сям уже появлялись статьи в память репрессированных – и о лагерных ужасах. И С. П. Залыгин, видимо, не отступился от своих усилий. Спустя год от его первого пробного шара – достиг нас, 11 мая 1988, и то косвенно, телефонный запрос из «Нового мира»: от имени Залыгина спрашивают, согласен ли я напечатать у них «Раковый корпус», а впоследствии и «Круг», – и можно ли об этом теперь же объявить публично? В июне Залыгин был в Париже и гласно подтвердил своё намерение.

Но теперь этот запрос передержанный не вызвал у нас с Алей прошлогоднего – и только от слухов одних тогда – волнения, тёплого ветерка. С тех пор нам уже выявился мутный ход Перестройки, показные (часто и безсмысленные) её шаги и корыстный расчёт партийных кругов как стержень её. Так не было ли в этом предложении через Залыгина политического трюка? Вот анонсировать «Корпус» ко встрече Горбачёва с Рейганом?

А сожжённые в Союзе «Иван Денисович», «Матрёна», «Кречетовка» – почему не предлагали восстановить их? Сделать вид, что их и не сжигали?[605] А сразу – «щедрый шаг», печатаем «Раковый»?

По сути – чем это предложение 1988 года отличалось от гебистского предложения сентября 1973 через Решетовскую: напечатать «Раковый корпус», а в обмен чтоб только я не двинул «Архипелаг»?[606]

Да, год назад, когда о том впервые промолвил Залыгин, – публикация «Ракового корпуса» была бы событием знаковым. Но, уже упущенный на 20 лет, – многое ли он составит в нынешней обстановке – закружливой, нервной, многословной, да уже и многопечатной? Он только затуманит, что для сегодняшней Гласности я всё ещё неприемлем (и не только властям, но и массиву культурного круга: их опасенья перед моим возвратом явны в публикациях Померанца, Эткинда, да многих).

Залыгина я знал по прежним годам и верил: он предлагает от чистого сердца. Но нет ли тут игры, которой он сам не охватывает?

Нет, надо решать по-крупному.

«Архипелаг» – причина моей высылки. За тайное чтение «Архипелага» людей сажали в тюрьмы. «Архипелаг» – пронижет Перестройку разящим светом: хотят действительных перемен – или только подмалёвку.

И решили мы с Алей: – верно ли? нет? – нет!! Согласиться сейчас на «Раковый» – только отдалить появление «Архипелага», если не вовсе закрыть его.

Если мне возвращаться в советское печатанье – то полосой калёного железа, «Архипелагом».

И Клод Дюран прислал из Парижа такой же совет. (Он уже не раз показал, что – подлинный фехтовальщик, понимает цену выдержки и вкус боя.)

В 1962–63, вопреки Твардовскому, я рвался: скорей печататься! любой мой текст! использовать каждый благоприятный момент для расширения плацдармов! И вот теперь, через 25 лет, почти и не напечатавшись в СССР, – теперь сам замедляю…

А если этим «Архипелаг» отложится ещё на 15–20 лет? И так ли он будет нужен тогда – какое-то упущенное давнее-давнее прошлое?..

Нелёгкое наше решение уже сложилось к тому дню, когда пришло первое прямое предложение от самого Залыгина. Это была телеграмма – «телеграмма»? – от 27 июля, она пришла к нам из Бостона в простом конверте пятью днями позже. (Сколько же прошла цензурных рук и мук?) Не желали власти дать Залыгину связаться с нами. В латинских буквах мы прочли: «Намереваемся публиковать Раковый Корпус Круге Первом Ждём вашего согласия предложения Новый Мир Сергей Залыгин». (А для Залыгина его телеграмма – как провалилась: почему я ничего не отвечаю? Наивно веря в почту, он уже вообразил, что я не хочу с ним и переговариваться!)

На другой день я ответил заказным письмом [см. здесь]. А какая надежда, что и заказное дойдёт? Нет, надо объясниться как-то прямей и быстрей. А как? По опасности связи с нами никто из Москвы не звонил нам уже двенадцать лет – соответственно и мы никому. Но, может быть, сегодня уже не так опасно? И Аля решилась позвонить Диме Борисову, близкому другу нашей семьи и участнику в конспиративных ситуациях 1972–73 годов, тогда безстрашному против КГБ и постоянно единомышленному с нами. И – удалось, разговора не прервали, – прочла Диме, с просьбой пересказать Залыгину. (И хорошо, потому что само письмо не пропустили в «Новый мир» и за две недели. Залыгин тщетно запрашивал Министерство связи.)

Можно себе представить огорчение, уныние Сергея Павловича – от тяжести, которую я на него навалил, – и перед непроби́вной цекистской стеной. (И взвесить: задача Залыгина казалась тяжче, страшней, опасней, чем у Твардовского в 1962: тогда речь шла о «бытовом рассказике» какого-то провинциального учителя, сегодня – о взрывной махине «изменника Родине», изгнанного вон из страны и лишённого гражданства СССР. И вот такую смелость Залыгин накоплял в себе в те недели!) И в тех же днях он решился поставить вопрос об «Архипелаге» на обсуждение редакции. (И Дима теперь тоже, естественно, был привлечён в её состав и горячо подкреплял Залыгина быть твёрдым.)