Угол покоя

Ветер за окном зашелестел листьями клена, занавеска колыхнулась в комнату и зацепилась за корзину. Сюзан отвела занавеску и приспустила раму полуоткрытого окна. Когда вновь подняла взгляд, Оливер все еще смотрел на нее.

– Сюзи, ты считаешь, я не имел права знать?

– Что бы ты сделал? Это бы только тебя обеспокоило.

– А когда мужчина получает письмо, где говорится, что его жена родила, а он даже не знал, что она беременна, – это его не беспокоит?

– Прости меня. Наверно, я допустила оплошность. Я просто…

Ее ум метался из угла в угол, в чувствах была путаница. Она и признавала за ним право винить ее, и сердилась на него за это. Она прекрасно понимала, почему не раз, взявшись было написать ему, останавливала себя. В нем таилась угроза спокойному обиходу милтонского дома, ее возрожденной близости с Огастой и Томасом, ее положению художницы и писательницы, известной публике и ценимой ею. Его супружеские притязания ей хотелось отодвинуть в будущее. Месяц за месяцем он был для нее чуть ли не фотографией только, снимком любимого человека, чье отсутствие печалит, но лишь слегка; она могла вынуть его, когда захочется, поплакать над ним и снова убрать. А потом, когда можно было бы уже сообщить, когда она твердо вознамерилась дать ему знать заранее, чтобы успел приехать, если сможет, от него пришло письмо с его собственными новостями. И сейчас ее губы, разомкнутые для извинения, сердито и обиженно напряглись; только что она была податливой и любящей – и вот уже, запинаясь и сбиваясь, возвращает ему его упрек.

– Я виновата, да. Я д-должна была написать. Ты, д-душа моя, вправе огорчаться. Но ведь и я. Разве не огорчает жену, которая ждет д-дома, работает, заботится обо всем, когда она узнаёт, что муж д-делает совсем не то… не то, что она д-думала, что они вместе решили, а совсем д-другое, строит какие‑то дикие невозможные планы оросить двести, триста, сколько там – триста тысяч? – акров пустыни… Разве я не имела права знать?

– Это все‑таки немного другое.

– Но это точно так же касается нас всех.

– Сю, мне просто надо было вначале убедиться.

– Убедиться! – воскликнула она. – Очень странное слово. Убедиться! Я не писала тебе про ребенка, потому что думала, ты ищешь правильное место, какой‑нибудь глубокий рудник там, где есть будущее, где мы все сможем жить. Я не хотела, чтобы ты отвлекался. А ты все время…

– Сомневаюсь, что такое место существует на свете, – сказал Оливер. – Ты не могла бы жить с детьми ни в одном из поселков, где я был, и ни у одного из них нет будущего.

– Тогда ты должен был прямо мне об этом написать. Как долго ты… возился с этим планом орошения? Месяцы, судя по всему. И ни слова мне. Тебе страшно было, или стыдно, или что?

– Я тебе сказал. Мне надо было убедиться.

Она смотрела на него со злостью. Он стоял перед ней, преисполненный идиотской уверенности, этакий доморощенный Моисей с окружной ярмарки, рукава закатаны, готов добыть воду из скалы. Если не выкинет свой дурацкий жезл и не очнется от этих грез, то унизит и ее, и себя, подтвердит все сомнения ее друзей на свой счет.

– Я написал тебе в ту же минуту, как убедился, что мы сумеем это провернуть, – сказал он.

Она невольно покачала головой и усмехнулась жестким смехом.

– Как ты можешь такое говорить? Как ты можешь быть уверен, что вы сумеете, как ты выражаешься, это провернуть? Тут нужны миллионы долларов.

– Не сразу. Мы будем делать все этап за этапом.

– Каждый этап – только лишь полмиллиона.

– Послушай. – Он взял ее за запястье, нахмурился, глядя на нее. Потом его лицо разгладилось, он превратил хмурую гримасу в улыбку, стал упрашивать ее взглядом. – Подойди сюда.

Он подвел ее к изножью корзины. Ветерок из окна шевелил тоненькие светлые волосики младенца, и Сюзан задвинула раму полностью. Снаружи, хотя августовское солнце палило вовсю, собиралась гроза. На небосклоне за рекой она заметила темные тучи, сверкнула молния – слишком далеко пока еще для грома. Оливер не отпускал ее запястье, глядя на спящую девочку.

– Вот ты думаешь, ты сумеешь ее вырастить? – спросил он. – Сумеешь превратить этого ребенка во взрослую женщину?

– Что я была бы за мать, если бы так не думала?

– Ты убеждена.

– Надеюсь. Думаю, да. А что?

– Поверишь ли ты мне, если я скажу, что точно так же убежден, что смогу оросить эту пустыню?

Она видела по его лицу, что он подхватил неизлечимую западную болезнь. Что он навел перекрестье теодолита на снежную вершину своего видения – и направится туда, триангуляцией прокладывая путь через безводное будущее, таща за собой и ее, и детей, пока все они не умрут от жажды.

– Я верю, что ты убежден, – сказала она. – Но знаю, что я нет.