Угол покоя

2

Издатели, жалуясь за виски с содовой на свою тяжелую жизнь, бывало, говорили мне, что им приходится прочесть сотню скверных рукописей, прежде чем встретится хорошая. Потрудившись на ниве истории, я не испытываю к ним большого сочувствия. Историк просматривает тысячу документов, прежде чем обнаруживает полезный факт. Если он, как я сейчас, работает с письмами, и к тому же с письмами женскими, то он бредет к маленьким островкам информации через унылое болото рецептов, домашних мелочей, детских болезней, маловажных посетителей, ни к чему не ведущих разговоров с людьми, не известными историку, и сообщений обо всем, чем писавшая письмо занималась накануне.

У Сюзан Уорд, рьяной и порой очень интересной корреспондентки, были, как и у всех смертных, свои засушливые периоды. Были, кроме того, определенные умолчания, и была гордость: решившись последовать за мужем в эту полынную пустыню, она если жаловалась, то лишь в шутливой форме; она принимала позу туристки, посещающей живописный край. Итог: весь свой первый год или около того она в письмах из Бойсе по большей части щебечет. Ее единственное общество – офицерские жены, которые появляются в ее жизни совсем ненадолго: мужа куда‑нибудь переводят, или она прекращает знакомство, или о нем забывает.

Тут нет ничего такого, о чем я хотел бы знать, ни событий, ни чувств. Мне приходится долго шуршать страницами пустой болтовни, прежде чем нахожу то, над чем стоит задержаться. Между письмом, которое я только что привел, и следующим, что‑то в себе заключающим, пролегли одиннадцать месяцев, один роман, один выкидыш, волнения из‑за кори и коклюша и сколько‑то миль торопливой малоразборчивой писанины.