Угол покоя

Я перестал заниматься тем, чем начал, – смотреть на эти газетные сообщения и извлекать из них то, что они способны дать помимо простого перечня событий. Я не должен забывать, кто я. Я историк, а значит – псевдосудьба, подобие Атропос, перерезающей нить жизни ненавистными ножницами[165]. Я взялся комментировать наподобие греческого хора жизнь безупречной леди, которая была еще и чувствующей, рьяной, талантливой, гордой, не лишенной снобизма женщиной в изгнании. Женщиной, способной делать ошибки. И ответственной, готовой взять на себя всю вину за свои действия, пусть даже они были, как, подозреваю, все человеческие действия, актами партнерства. Для нее поведение было, как брак, делом приватным. Она предъявила счет себе и была жестоко наказана. И сейчас я должен взяться за свое дело как следует. Хватит вытаскивать из колоды случайные карты. Где она, ключевая – первая из ключевых? Вот.

В сообщении говорится, что вечером 7 июля Агнес Уорд, дочь главного инженера канала “Лондон и Айдахо”, утонула в канале “Сюзан”, отбившись от матери во время прогулки. Там еще много всего, но это главная часть. Кто, что, где и в той мере, в какой люди могли представить себе случившееся, как. Что касается почему – тут сложнее.

Это первая карта. Дальше три или четыре менее важных материала – похороны и все такое, – которые не дают мне, по большому счету, ничего. Но за ними идет вторая ключевая, опять две колонки на первой странице, где сказано, что 11 июля (назавтра после похорон Агнес, хотя в сообщении этого нет) Фрэнк Сарджент, тридцати трех лет, сын генерала Дэниела М. Сарджента из Нью-Йорка, был найден мертвым в своей кровати в инженерном лагере канала “Лондон и Айдахо” в каньоне Бойсе. Он вложил дуло винчестера 30–30 себе в рот и нажал пусковой крючок большим пальцем. Его товарищи по работе сообщили, что он был удручен из‑за финансовых трудностей компании канала, где он занимал должность помощника главного инженера.

Репортер не провел связи между гибелью Агнес Уорд и самоубийством Фрэнка Сарджента – заметил только, что у несчастливцев, связанных с каналом “Лондон и Айдахо”, одна трагедия за другой. Но Сюзан Уорд, Оливер Уорд и, вероятно, Олли Уорд такую связь провели – придется и мне.

Я знаю, что Фрэнк Сарджент остался без работы и собирался уезжать. Я знаю, что его любовь к моей бабушке, эта долгая тлеющая “неисцелимая болезнь”, дала вспышку, самовоспламенилась на безвоздушном сеновале постигшего компанию краха. Я знаю – практически уверен, – что бабушке необходимо было его увидеть, либо потому, что ее собственные чувства были опасно воспламенены, либо потому, что она посчитала нужным распрощаться навсегда. Повидаться с ним у себя дома было бы непросто: постоянно приходили и уходили Нелли, дети, Джон, Вэн, Маллеты, да и сам Оливер. Поехать к нему верхом в каньон, в лагерь? Нет, не годится, там Уайли, и после четвертого июля она чувствовала, что Оливер что‑то подозревает. Но Фрэнк по‑прежнему почти каждый день ездил вдоль канала “Сюзан”; два месяца назад она написала рассказ, где молодой инженер патрулирует ровно такой канал в ровно такой долине, пытаясь понять, кто проделывает маленькие бреши в его береге, которые грозят быстро расшириться и лишить весь канал воды. Оказалось – девушка, дочь фермера с местного ранчо, считавшая, что в канал уходит отцовская вода, и их маленькая драма разыгралась как раз в сумерки, когда красный закат, догорая, отражался в медленном, с тихими завихрениями, потоке воды в канале, а горы по всему горизонту делались все черней и прохладней.

Жизнь копирует литературу? Вполне возможно; ее ум был на такое настроен. Можно предположить, что она не на шутку боялась встречи с Фрэнком Сарджентом наедине, а прощаться с ним при свидетелях не решалась. Кого она могла бы взять с собой то ли ради камуфляжа, то ли ради защиты? Может быть, ребенка? Девочку пяти лет, слишком маленькую, чтобы понимать говорящие взгляды взрослых или скрытые акценты произносимых ими слов? Достаточно маленькую, чтобы можно было послать ее собрать букетик цветов или половить головастиков, пока взрослые ведут свою напряженную, почти безмолвную беседу? На той террасе полынь была в четыре фута высотой – достаточно, чтобы сидящих не было за ней видно, достаточно, чтобы ребенок скрылся в ней на расстоянии двадцати шагов.