Угол покоя

В газетном сообщении нет ничего, что подтверждало бы или опровергало такое предположение. Мать, говорится в нем, была вне себя из‑за случившегося и не смогла связно о нем рассказать, но, по словам отца, она с дочерью отошли друг от друга, выискивая цветы среди полыни. Когда миссис Уорд поняла, что девочки рядом нет, она стала ее звать, но та не отвечала. Мать побежала, зовя ее, сквозь высокую полынь и вдоль берега канала. Ее крики услышали мистер Уорд и его сын, которые как раз ехали верхом по тропе вдоль канала, и они присоединились к поискам. Тело сестры, которое держалось на поверхности из‑за воздуха под платьем, обнаружил мальчик в четверти мили ниже по течению. Попытки отца и мистера Фрэнка Сарджента вернуть девочку к жизни искусственным дыханием не увенчались успехом.

Отца и мистера Фрэнка Сарджента. Откуда он возник? Из ниоткуда, как в газетном сообщении? Ехал вдоль канала с Оливером и Олли? Газета этого не говорит. Появился позже? Мы не знаем. А может быть, был там все время – сидел спрятанный в высокой полыни, обвив рукой Сюзан Уорд или держа обе ее ладони в своих, излагая ей доводы в защиту своего неотложного, жаркого, безрассудного, безнадежного дела? Может быть, они были так поглощены собой и друг другом, что позабыли на время об Агнес? Может быть, Сюзан в какой‑то момент, отстранив от себя горечь их расставания или что она там испытывала, поднялась на ноги, стала тревожно оглядываться в густеющих сумерках на этой обширной террасе, похожей на огромную пустую сцену, под небом, где проступали первые слабые звезды, и принялась безответно звать? Может быть, они вдвоем пошли через полынь, по тропе и вдоль канала, зовя девочку? И не тогда ли подъехали на эти крики Оливер и Олли?

Если так, дедушка об этом репортеру из местной “Сентинел” не сообщил. Фрэнк Сарджент, скорее всего, попал в газетный материал по недосмотру. Но вот он в нем, двусмысленный, неустранимый. И четыре дня спустя, вдоволь помаячив на периферии их горя, простояв, беспомощный, отверженный и, вероятно, ненавидимый, службу и похороны, не без оснований виня в случившемся себя – он так же смотрел на личную ответственность, как бабушка, – Фрэнк вернулся в каньон в похоронном костюме, лег на кровать, которая некогда была кроватью Сюзан Уорд, и снес себе половину черепа.

И этим, должно быть, подтвердил все, что было на уме у Оливера Уорда. Пуля, размозжившая голову Фрэнка Сарджента, прошла и через Сюзан, Оливера и Олли Уордов.

А насчет розария вот что.

Однажды, очень давно, лет сорок тому назад – о нет, больше, сорок пять с лишним – я помогал дедушке с его здешним розарием у Зодиак-коттеджа. Он платил мне за эту помощь доллар или два в неделю – скорее, думаю, за саму компанию, чем за работу как таковую. Я привозил на тачке торфяной мох и навоз, когда ему было нужно, и отвозил в теплицу срезанные или привитые черенки в горшочках, а там ставил их, снабженные аккуратными табличками, на столы. Но большей частью просто сидел поблизости и смотрел, как его большие, неуклюжие на вид, умные руки работают с этими нежными подвоями и еще более нежными привоями. Он редко произносил больше десятка слов за час. Иногда садился рядом, курил трубку, мог сыграть со мной партию в ножички на лужайке.

Тот день я запомнил благодаря тете Бетси, которая приехала в Грасс-Вэлли на месяц погостить, – она к тому времени вышла замуж и жила в Массачусетсе. Милая была женщина, мягкая, с бледным и чуть желтоватым лицом, склонная тревожиться по разным мелким поводам. Я увидел, как она вышла из сада и неспешно двинулась через двор, попадая то в тень, то под яркое солнце – июньское, скорее всего, потому что все розовые кусты были отягощены цветками. Прогулочным шагом направилась по поперечной дорожке к теплице, наклонилась понюхать, сорвала цветок и пошла дальше, держа его под носом, взгляд и пытливый, и отвлеченный.

– Как вам тут сидится? – спросила она, дойдя до нас.

Дедушка посмотрел на нее поверх очков, провел большой ладонью по лицу, улыбнулся и промолчал. Его пальцы приминали землю и мох вокруг растеньица в горшке; он отставил горшок в сторону и взял следующий.

– Розы – само великолепие, – сказала тетя Бетси. – Столько сортов, и все расцвели разом.

– М-м-м, – промычал дедушка, не выпуская изо рта трубку.

– Ты изрядно над ними потрудился. Когда я здесь жила, такого еще не было.

– Да. Думаю, не было.

– Ты замечательный садовод.

Он выпрямился, улыбнулся, отложил трубку в сторону, вынул свой карманный нож и принялся точить о маленький брусок, который у него всегда лежал на скамейке. Тетя Бетси растянулась в шезлонге из деревянных дощечек со сломанной спинкой, нюхая свой бутон-талисман одного из самых ароматных сортов.

– Папа, – сказала она.

Дедушка отозвался одними бровями – вскинул их и держал ободряюще, проверяя острие ножа на большом пальце.

– Помнишь наш розарий на Нагорье?

Теперь его стариковский взгляд был на ней – белки поблекшие и чуть кофейного цвета, радужки ярко-голубые и водянистые. Он ничего не говорил, просто ждал.