Угол покоя

У Ады своя версия того, через что Шелли прошла в Беркли, слишком бережная, мне кажется, по отношению к дочери. Ада предполагает, что Ларри Расмуссен, когда Шелли с ним познакомилась, был приятным чистым парнем из северной части штата Нью-Йорк, приехал в Беркли изучать антропологию, но затем попал в нехорошую компанию, начал жить на гашише, гитарной музыке и овощах из кооперативной лавки “уличных людей”, вылетел из университета и посвятил себя – как активисты прежних времен из “Индустриальных рабочих мира” – сотворению нового общества в скорлупе старого. Параллель с ИРМ предложил Аде я; она, дочь шахтера, знает, кто такие “уоббли”[73], но связи не видит. Ей представляется, хоть она и менее свободна, чем ее дочь, в обсуждении таких вещей, что Расмуссен в коммунах и наркоманских берлогах, где они обитали, не пропускал ни одной доступной чувихи и что он пытался приохотить Шелли к такой же распущенности. Послушать Аду, он хотел наживаться на ней как сутенер, или использовать ее как приманку в обмене женами, или что‑то подобное. Даже при мне, когда я еще преподавал в Беркли, там одна молодая особа оплатила себе магистратуру, продав двоих внебрачных детей агентствам по усыновлению. Ничто в Беркли не способно меня удивить, поэтому я не отвергаю с порога эту версию расставания Шелли с мужем.

Но и не принимаю версию Ады на веру. Сомневаюсь, что Шелли во всех этих поисках истины и свободы очень уж далеко отставала от своего избранника. Я бы не удивился, если бы узнал, что, пока он развлекался с кем‑нибудь из доступных, она сама поблизости не теряла времени даром. У нее, как поглядишь и послушаешь, далеко не робкий взгляд, раскованный язык, тело, которое любит плюхнуться и раскинуться. Если бы она не приходила работать по большей части в брюках, даже каменная глыба Гомер, быть может, шевельнул бы башкой и выгнул жесткую шею. Что‑то я не вижу в ней невинную жертву мерзкого развратного хиппи. В моей молодости была шутка о том, чем уступка, полная достоинства, отличается от рьяного соучастия. Мне думается, я знаю, к какой категории относится Шелли. Мне жаль Аду и Эда, это люди из среднего класса, жители маленького городка, и к таким переменам они не подготовлены. Может быть, Шелли взбунтовалась в итоге против жизни, к которой муж ее приобщал, – а может быть, просто ей надоело его содержать.

Как бы то ни было, вчера около четырех часов дня я сидел у окна и проглядывал в поисках упоминаний о бабушке биографию Томаса Хадсона, написанную его дочерью. Шелли выбирала из папок все относящееся к Санта-Крузу, что мне может сейчас понадобиться: письма, иллюстрированный очерк “Морской порт на Тихом океане”, кое‑какие карты, кое‑какие краеведческие материалы. Лужайку поливал дождеватель, его включил Эд, когда приехал из своей шинной мастерской, – приспособление из тех, какими орошают поля для гольфа, с рычажком и с уютным послеполуденным пульсирующим звуком, похожим на пыхтение хорошо побегавшей собаки. В окно вплывала прохлада, пахло влажной травой. Каждые три-четыре минуты струя воды, дойдя до сосен, поворачивала и начинала обратное шествие. Слышно было по этим пст-пст-пст, как она приближается, наконец залп из капель обрушивался на глицинию. Потом снова пст-пст-пст к соснам.

Внизу открылась и закрылась дверь. Ада – раньше обычного. И не на кухню пошла, а стала подниматься по лестнице. По шагам было ясно, что торопится, и по тому, что не поехала на лифте, он довольно медленный, хоть и бережет ее ноги. Когда она еще была на лестнице, я повернул свое кресло к двери. Шелли тоже повернулась, подняла голову от папок. Мы оба смотрели на дверь, когда Ада ее открыла; она встала в проеме, положив руку на грудь, переводя дыхание.

– Он тут, – сказала она.

Несколько секунд Шелли смотрела на нее почти задумчиво сквозь упавшие на лоб волосы; затем подняла руку и перекинула их через плечо.

– Где?

– В доме нашем. С отцом твоим разговаривает.

– Знает, что я у вас?

– Говорит, знает. А мы ему: нет ее тут.

– Но он не ушел.

– Не-а. Говорит: где она тогда? Я, мол, и в Беркли ее искал, и в Сан-Франциско, никто ее не видел. – Ада не отнимала руку от груди и осторожно дышала открытым ртом. У нее лишний вес, она курит без конца и легко задыхается. Видно было, что огорчена и зла, волосы растрепались от спешки. – А твой папа на это ему: где она ни есть, вас это не касается, раз она не хочет. Сыта уже вами по горло.

– Ага, – сказала Шелли, встав у шкафа с папками.

В кабинете сделалось тихо, как в классной комнате, где учитель задал трудный вопрос. Снаружи струя дождевателя дошла до дома, пст-пст-пст, и брызги градом ударили по глицинии. Глаза Ады метнулись к окну. Кривыми артритными пальцами она ненадолго притронулась к губам, как будто бережно исследовала губной герпес. Струя двинулась дальше.

– А Ларри что тогда сказал? – спросила Шелли.