Угол покоя

4 января 1878 года

Моя драгоценная Огаста!

Наше Рождество было до того неудачным, что к нам так и не вернулась полностью наша надежда на будущее, о котором мы строили сумасшедшие планы, как строят люди, чьи “сердца надеждою горят”. Десять лет на этом берегу, и затем домой. Десять лет – это вечность? Не переменитесь ли вы все за это время, будете ли живы? Не сделаемся ли мы “западными”, не примемся ли хвастливо расхваливать “этот великолепный край” и рассуждать об общем превосходстве полуцивилизованных обществ над цивилизованными?

Да, звучит горько. Тут встречаются такие прекрасные люди, но я просто не могу ничем к ним проникнуться! Я слишком стара для пересадки на новое место. Та часть меня, на которую предъявляют права дружба и общество, должна ждать – или зачахнуть в ожидании.

Такое у меня чувство, когда Оливер в Сан-Франциско. Когда он приезжает, это как прилив, накрывающий берег: все сырые илистые места искрятся, движутся, живут. Я обнаружила, что я отнюдь не спокойная личность. Я либо в страшном унынии, либо парю. Может быть, когда‑нибудь обрету ровный покой. Но этот маленький светлый городок для меня пустыня. Я хожу среди людей, улыбаюсь им пустой улыбкой и чувствую себя привидением…

До свидания, моя милая, мое второе я. Нехорошо было бы, если бы одна из нас осталась незамужней. Лучше идти рука об руку в материнстве и во всем прочем. Но ах! Как хочется тебя увидеть!