Угольная крошка

Фрёйдис поместили в отдельную палату. Поскольку новое здание больницы было просторным, а пациентов в нем – немного, это на самом деле не являлось особой привилегией, а объяснялось простым стечением обстоятельств. И все же она чувствовала, что о ней заботятся. Ей начинало нравиться внимание окружающих. Доктор думал, что у нее воспаление легких, но оказалось, нет. Через несколько дней температура спала. Анализы крови вскоре нормализовались, и простуда отступила. Однако пациентка оставалась слабой.

– Никак не возьму в толк, – говорил врач. – Ей уже пора поправляться. А она лежит в полной апатии. Может, я что-то не учел?

Он уже собирался назначить новые анализы, которые следовало провести в губернской больнице в Тромсё. Но ему подмигнула медсестра Ханна:

– Предоставьте это мне.

Она зашла в палату и села у постели Фрёйдис, которая, судя по всему, опять спала.

– Доктор хочет послать вас в больницу на материке, – обратилась она негромко к бледному неподвижному лицу. – Ему нужно, чтобы вы сдали несколько анализов, которые могут сделать лишь там. Дело в том, что он не понимает, почему вы не идете на поправку.

В комнате было тихо. На тумбочке горела лампа. За окном во тьме полярной ночи пронесся снегоход. Ханна сидела, положив руки на колени, и смотрела перед собой.

– Но, наверное, будет не слишком разумно, – добавила она еле слышно, – позволить вашему мужу остаться в Лонгиере одному?

Из постели послышался негромкий звук, но пациентка по-прежнему лежала неподвижно.

– Может, поправиться – не такая уж плохая идея? – сказала Ханна. Она наконец-то взглянула на кровать и сразу же отшатнулась. Фрёйдис открыла глаза и уставилась на нее немигающим взглядом.

Трулте Хансен считала, что это было ужасно несправедливо, то, что происходило под носом у всего города. Она пришла в больницу с чтивом, фруктами и шоколадом. Поскольку она, в общем-то, плохо знала Фрёйдис Хансейд и зашла ее навестить просто по доброте душевной, говорить им было особо не о чем. Поэтому она громко хрустела яблоком и нервно тараторила:

– Попробуй мандаринку, Фрёйдис. Их только что привезли с материка. А как насчет конфетки? Тебе нужно набираться сил. Грипп может быть тяжелее, чем принято думать. И потом, я слыхала, человек часто ходит подавленным. Не из-за этого, ну, то есть твоей вины здесь нет… – Она огорченно моргнула и заговорила быстрее. – У нашего праздничного комитета опять будет собрание, через пару недель. Ты сможешь прийти? Мы ищем тех, кто мог бы продолжить традицию, но одновременно полон новых идей. Я уже старовата для этого, такие дела. А Праздник солнца, он для молодежи. Что скажешь?

Фрёйдис улыбнулась. В голове у нее вертелось: «Я невидимка. Никто не видит, как я здесь лежу».

«Какая она чудесная, – думала Трулте. – Спокойная и терпеливая. И не распускает сплетни про других. Сжала зубы и смирилась с тем, что происходит. А муж ее наверняка в конце концов одумается».

Но Фрёйдис выздоровела не сразу, несмотря на то что ее выписали спустя несколько дней. За простудой последовали понос и рвота. И она снова оказалась в приемной врача.

– Хм, – сказал врач. – Не волнуйтесь. Такая простуда возникает посредством заразы. Не потому что кто-то переохладился или ноги замерзли. – Он смущенно отвел глаза. – Вы, должно быть, подцепили это у кого-то с материка.

Но неделей позже он уже не был настроен так снисходительно. Осмотрел ее без лишних слов. К тому времени Ханна уже навела справки в супермаркете, где парфюмерный отдел выполнял также функции аптеки и торговал таблетками от головной боли, спреем для носа и слабительным. Она шепнула доктору несколько слов о визитах Фрёйдис в парфюмерный.

– Бросьте вы это, – без обиняков сказал он Фрёйдис на очередном осмотре.

В медицинском он особенно углублялся в изучение психологии. Но ему довелось повидать немало за те пару лет, что он прожил на архипелаге.

– Если вы не больны сейчас, то непременно заболеете, если будете продолжать в том же духе.

Фрёйдис ничего не ответила. Но, даже перестав принимать маленькие голубые таблетки от запоров, она по-прежнему ощущала жгучую боль в животе и груди. Как будто что-то жгло ее изнутри. Или разъедало.

«Да хоть руки себе вырви, они меня все равно не заметят, – думала она. – Они все так же будут видеть другую Фрёйдис, ту, которой больше нет. Ту твердую корку, что затянула мое лицо. Маску Фрёйдис. Но не меня».

Она написала письмо Туру Бергерюду. «Лучше пройти босиком по льду, сковавшему фьорд, чем полюбить вас, – писала она. – Я готова сделать что угодно, чтобы избавиться от чувства к вам».

Бергерюд испугался. И ощутил что-то вроде сострадания по типу того, какое возникает, когда случайно сбиваешь какого-нибудь зверька и он лежит посреди дороги и извивается от мучительной боли. Ему казалось, что он должен сделать что-то, чтобы отделаться от тягостного внимания со стороны Фрёйдис. Было бы гораздо лучше, если бы она смогла отнестись к тому, что случилось, как к всего лишь забавному и милому недоразумению, как к их маленькому секрету, над которым они могли бы посмеяться, когда никто не видит.