Uilyams Diokletian-Restavrator-Rimskoy-imperii.633425 - Неизвестный

I Ьч’мотря на то, что концепция Юпитера и Геркулеса брала начало из римской мифологии, новое обличье императоров больше напоминало ши’точно-эллинское, чтобы не сказать фараонское, восприятие монархии. Прошли времена, когда император, такой как Марк Аврелий, и,1меренно тесно общался с сенаторами, производя впечатление неформальной атмосферы практически полного равенства. В огромном /шорце Диоклетиана в Никомедии его трон и сама личность императора пыли тщательно отгорожены от мира простых людей — и с помощью нрхитектурного воплощения дворца, и посредством установленного ритуала — единственного способа, которым бренный мир мог соприкоснуться со священной персоной властителя. К примеру, похожие на /крецов чиновники все более высокого ранга с большими церемониями вели делегации по длинным, просторным мраморным залам, мимо неподвижных рядов блистающей стражи, через огромные, украшенные юрбом двери в святая святых дворца. Там на троне бесстрастно вос-1 сдала фигура, облеченная всей властью на земле: Повелитель мира, в короне из солнечных лучей, в пурпурно-золотом одеянии, с ног до головы сверкающий драгоценными каменьями, с символами абсолютной власти в руках.

Такое богоподобное существо уже недостаточно было просто приветствовать — здесь нужно было пасть ниц, здесь требовался проски-песис, простирание. На встрече двух августов в 290 году панегирик говорит, что «это как бы укрытое во внутренних священных покоях поклонение поразило души лишь тех, кому их положение давало право доступа к вам [императорам]!».²³ Попасть в число admissionales, тех, кто имел право регулярного доступа к священной персоне императора, само по себе уже было большой честью и знаком высокого положения. В ходе приема эти люди становились на колени и целовали край одежды императора. А когда Священный совет собирался на формальные заседания, чтобы принять решения касательно всей империи, сидел один император: остальные стояли на отведенных им местах вокруг трона, словно разряженные фигуры в живой картине. Застывшие, кажущиеся поземными группы святых и солдат, столь типичные для византийских мозаик, всего лишь добросовестно воспроизводят сценографию, введенную Диоклетианом при дворах тетрархов.

Соответственно во многих случаях, когда могущественный император показывался своему народу или обращался к солдатам, его явление автоматичеси приобретало форму празднования, откровения, где божественный владыка изливал благодать на своих подданных уже одним своим появлением. Его паланкин или колесница, его солдаты, свита и знамена были украшены со всей возможной пышностью и сияли пурпуром и золотом, а медленное, размеренное продвижение процессии и, к примеру, въезд в город полагалось встречать ритмическим скандированием гимнов, ладаном, факелами и почестями, подобающими не просто главе Римской империи, но родичу и представителю Юпитера и Геркулеса. Во дворце Диоклетиана в Сплите все линии аркады и перистиля направляют внимание смотрящего на центральную приподнятую арку, возвышающуюся над порталами, из которой появлялся император. Позднейшие правители продолжили линию императора-божества, даже когда императоры уже были набожными христианами: об этом свидетельствуют колоссальная голова Константина в Палаццо-деи-Консерватори, гигантская статуя императора в Барлетте или мадридское серебряное блюдо, где Феодосий изображен сидящим на троне с венцом на голове и в окружении божественного нимба.

Аврелий Виктор неодобрительно качает головой, говоря, что к жажде поклонения Диоклетиана привело низкое происхождение: «Когда люди самого низкого происхождения достигнут некоторой высоты, они не знают меры в чванстве и высокомерии... точно после голодовки, становятся к ней [власти] ненасытными».²⁴ Но император, разделивший славу и власть с тремя соправителями, знал, что делал. Мотивы его действий не имели ничего общего с манией величия Калигулы или Коммода, которые преступили границы приличий и в итоге были убиты. Напротив, предпринятое им лицедейство было необходимо для выживания.