Уинстон Черчилль

3 февраля 1943 года под приглушенную барабанную дробь и звуки пятой симфонии Бетховена Оберкоммандо вермахт огласило специальное коммюнике: “Сталинградское сражение завершилось. Верные своей клятве сражаться до последнего вздоха, войска 6-й армии под образцовым командованием фельдмаршала Паулюса были побеждены превосходящими силами противника и неблагоприятными для наших войск обстоятельствами”. Последовал четырехдневный общенациональный траур. Собственно весь мир разделяет мнение германского историка Вальтера Герлица, что Сталинград “стал безусловно крупнейшим поражением, которое когда-либо терпела немецкая армия”. В снегах Сталинграда, пишет Уильям Ширер, “была повержена в прах великая и ужасная нацистская идея”. Влияние этого успеха России, своими руками обеспечившей собственное выживание было огромным. Инициатива уходила из рук Гитлера. Россия начинала решать не только свою судьбу, но и судьбу Европы. Страна в самых тяжелых условиях сохраняет национальную науку, особенно на многообещающих направлениях. В конце 1942 года Курчатов назначается руководителем атомных исследований с правом отзывать с фронта всех необходимых специалистов. Его цель – создание циклотрона. После освобождения Харькова в июле 1943 года в украинской индустриальной столице создается «Лаборатория № 1», а в Москве «Лаборатория № 2». Среди руин и военной бедности вызревает и развивается советский атомный проект. Синельников работает над этой проблематикой в Харькове, а Курчатов с Капицей и другими академиками в Москве.

Лондон тотчас же ощутил новый расклад сил. Мы видим как впервые Черчилля усматривает возможность того, что Европа окажется в зоне влияния России. Мы видим рождение политика периода Фултона, начала “холодной войны”. Утром второго дня пребывания на турецкой территории Черчилль, лежа в постели и размышляя над послесталинградской ситуацией, продиктовал документ, который он назвал “Мыслями о послевоенной безопасности”. Это один из первых набросков черчиллевской футурологии, это мысли о том, каким будет мир после окончания текущей войны. Идея о том, что Британии в третий раз (после 1914 и 1939 гг.) придется собирать силы против враждебной европейской коалиции, пожалуй, впервые отчетливо созревает в нем.

Когда его команда села в самолет и секретарь премьер-министра раздал напитки, Черчилль сказал, имея в виду возможность крушения в воздухе: “Было бы жалко уйти посередине такой интересной драмы, не увидев ее конца. С другой стороны, это был бы неплохой момент, главное направление уже обозначено”.

В первой половине 1943 года устанавливается своего рода баланс между военными машинами Советского Союза и Германии. Германия едва ли уже могла с большой долей уверенности рассчитывать на победу в войне; СССР как будто получал шанс избежать поражения. Холод невозможного, страшное чувство впервые выскользнувшей из рук военной удачи начинает овладевать прежде неколебимым противником. Ощущая определенную утрату инициативы, германское командование обязано было спешить, пока приливная волна истории не повернет их мрачный поток.

После Сталинграда несколько ведущих деятелей рейха – Геббельс, Функ, Лей, Шпеер (к слову, те деятели верхушки германского руководства, которые имели университетское образование) начинают ощущать тревогу – не по поводу сталинградских жертв, а по поводу военной судьбы Германии, которую они впервые начинают видеть в весьма блеклом свете. Как вспоминает Шпеер, «в одной из наших дискуссий в начале 1943 года Геббельс выдвинул то положение, что, переходя от триумфа к триумфу в начале войны, мы предприняли только половинчатые меры внутри рейха для победного ведения этой войны. У нас уже сложилось представление, что мы можем быть победоносными без приложения огромных усилий… Теперь Сталинград стал нашим Дюнкерком. Теперь войну нельзя вести без приложения особых усилий».

Требовалось мучительно преодолеть традиционную немецкую самоуверенность, чтобы признать на секретной конференции гауляйтеров признать (Гитлер 7 февраля 1943 года): «То, что мы наблюдаем, является катастрофой неслыханных размеров. Русские прорвали фронт, румыны сдаются, венгров вообще не поднимешь на борьбу. Если немецкий народ не сумеет преодолеть всего этого, тогда он не заслуживает нашей борьбы за его будущее».