Уинстон Черчилль. Последний титан

Фактически активного и деятельного политика отправили на периферию, лишив задач, статуса и полномочий. Оказаться не у дел посреди мировой войны стало для Черчилля тяжелейшим испытанием. «Противно наблюдать за бездеятельностью и глупостью, все понимая и не имея возможности ничего сделать», – писал он одному из друзей. Сам он не верил в свое будущее. «Со мной покончено», – заявил он владельцу News of the World Джорджу Ридделлу (1865–1934). Спустя годы Клементина призналась официальному биографу своего супруга, она думала, что «Уинстон умрет от горя». С легкой руки лечащего врача Черчилля Чарлза Уилсона 1-го барона Морана (1882–1977) в исторической литературе стала преобладать точка зрения о наличии у британского политика тяжелого депрессивного эпизода и биполярного расстройства – маниакально-депрессивного психоза. Историки быстро обнаружили, что депрессия, или как ее обычно называл сам Черчилль – «черный пес», была частым гостем в его роду – пять из первых семи герцогов Мальборо были подвержены резким перепадам настроения и страдали «меланхолией». В XXI веке случаем Черчилля занялись профессиональные психотерапевты, знакомые с подробностями биографии британского политика. Они показали, что у нашего героя не было никаких психических патологий. Показательно, что даже в минуты отчаяния Черчилль признавался, что «совершенно не желает покидать этот мир». «Никогда не отказывайся от жизни, – скажет он однажды Вайолет Бонэм Картер, в девичестве Асквит. – Из всего можно найти выход, кроме смерти». А по поводу «черного пса», так этот термин был популярен в Викторианскую эпоху, и не исключено, что будущий политик позаимствовал его у своей няни миссис Эверест.

Дополнительным свидетельством того, что «черный пес» не представлял для Черчилля угрозы, является его поведение после отставки из Адмиралтейства – оно ничуть не похоже на поведение человека, парализованного депрессией. Он начал собирать документы о пресловутой кампании и решил лично отправиться в зону боевых действий. Понимая, что эта поездка может стать последней, он написал супруге прощальное письмо, которое следовало передать Клементине после его гибели. Текст завершался следующими словами: «Обо мне не переживай слишком долго. Смерть это всего лишь эпизод, притом не самый важный на нашем жизненном пути. С тех пор как я встретил тебя, моя дорогая, я был счастлив. Именно ты научила меня, насколько благородным может быть женское сердце. Если и здесь существует жизнь, знай, я буду стараться оберегать тебя. Ты же смотри вперед, чувствуй себя свободной, наслаждайся жизнью, заботься о детях и храни память обо мне. Благослови тебя Господь. Прощай. Уинстон»{123}.

В последний момент тори наложили вето и поездка не состоялась. Превратившись в козла отпущения, Черчилль требовал от Асквита опубликовать все документы, которые доказывали его невиновность. Но в период войны подобное обнародование закрытых сведений было невозможно. В ноябре произошла очередная реорганизация Военного совета, после чего места в нем Черчиллю не нашлось. Подобные изменения стали для него последней каплей, подтолкнувшей на выбор нового пути. Заявив Асквиту, что он «не в состоянии в подобные времена оставаться на столь хорошо оплачиваемой бездеятельной должности», Черчилль подал в отставку и направился на фронт. Супруге он объяснил, что хочет «заработать славу, став хорошим и верным солдатом». Его сыну «не нужно будет стыдиться за то, что я сделал ради своей страны». Хотя в глубине души он надеялся вернуться целым и невредимым. «Если я еще не выполнил все, что должен, то буду сохранен», – успокаивал он Клементину{124}. Стремление послужить стране всегда относится к благородным мотивам. Но в случае с Черчиллем поездка на фронт и нахождение на передовой объяснялись также желанием отличиться. Он жаждал военной славы, которая была у его предка генерала Мальборо. Был еще и третий пласт мотивации. «Я твердо решил не возвращаться ни в какое правительство до окончания войны, если только мне не предложат широкие и реальные исполнительные полномочия», – писал Черчилль своему брату. Еще более категорично он заявил одному из сослуживцев, что «больше никогда не будет иметь дело с политикой и политиками»{125}. На самом деле, он не оставлял надежды вернуться на политическую арену, трижды наведываясь в Лондон в течение полугода своей службы. Но даже раздираемый столь противоположными мотивами, его поступок с уходом на фронт характеризовал его как смелую и сильную личность, он не искал легких путей и не прятался от опасностей.